Архитектор вскочил.
– Никогда не поверю! – закричал он. – Не может этого быть! Никто не посмеет поднять руку на Кремль.
– Понятно, никто не посмеет, – тихо согласился пекарь. – Это для острастки”
[235].
* * *
Вся эта трагическая история с артиллерийской бомбардировкой Кремля восставшими красногвардейцами послужила причиной первого серьезного конфликта, вспыхнувшего в среде большевистского руководства. На этом сто́ит остановиться подробнее, ибо речь пойдет о двух фигурах, сыгравших решающую роль в судьбе Большого театра в начальную революционную эпоху. Одна из них – Владимир Ленин, вождь революции, ее мозг, воля и главный авторитет. Второй был Анатолий Луначарский, которого Ленин назначил народным комиссаром просвещения в первом советском правительстве, сделав его, таким образом, фактическим боссом всей русской культуры.
Ленина и Луначарского связывала многолетняя дружба, и это при том, что трудно было себе представить две более несхожие личности. Ленин – невысокого роста, коренастый, лобастый, внешне ничем не примечательный – был личностью целеустремленной. Натянутый, как пружина, он фанатично следовал заранее избранной цели. Луначарский же, всем своим видом напоминавший вечного студента – высокий, худощавый (позднее он располнел) блондин, с рыжеватым оттенком волос и старомодным золотым пенсне на тонкой переносице, – был, в отличие от Ленина, человеком увлекающимся, добродушным и рассеянным.
С самого начала (а познакомились они еще в 1904 году) их отношения не были равноправными. Луначарский признавал в Ленине безусловного вождя, а Ленин относился к своему младшему приятелю скорее снисходительно, но ценил в нем большого эрудита (особенно в вопросах культуры) и яркого полемиста.
Известен такой эпизод. В Женеве, где Ленин в дореволюционные годы жил в качестве политического эмигранта, как-то под Новый год у него на квартире собрались товарищи по большевистской партии. Все сидели мрачные, тоскливые, вели ностальгические разговоры о России. Вдруг Ленин сказал: “А вот сейчас придет Луначарский, он нас развеселит”. И когда заявился опаздывающий, как всегда, Луначарский, Ленин сказал ему: “Сегодня время святочных рассказов, так прочтите нам сходу реферат о черте”. И Луначарский тут же сымпровизировал двухчасовую остроумную лекцию о том, как разные народы представляют себе нечистую силу, как возникали и видоизменялись образы Сатаны, Люцифера и Мефистофеля
[236].
Луначарский мог моментально подхватить суховатые идеи и высказывания Ленина и изложить их в такой увлекательной и блестящей форме, что аудитория приходила в неистовый восторг. Ленину очень нравился этот дар Луначарского; именно поэтому он, вероятно, и сделал его народным комиссаром просвещения. Это провиденциальное назначение произошло, как вспоминал позднее сам Луначарский, в какой-то маленькой комнатушке, “где стулья были забросаны пальто и шапками и где все теснились вокруг плохо освещенного стола”
[237].
Разница характеров и позиций Ленина и Луначарского не замедлила дать себя знать. Когда 2 ноября 1917 года Луначарский узнал о бомбардировке Кремля, он обратился в Совет народных комиссаров с истерическим заявлением. Тут же он передал это сенсационное заявление в прессу, где оно и появилось на следующий день, произведя впечатление разорвавшейся гранаты: “Я только что услышал от очевидцев то, что произошло в Москве. Собор Василия Блаженного, Успенский собор разрушаются. Кремль, где собраны сейчас все важнейшие художественные сокровища Петрограда и Москвы, бомбардируется. Жертв тысячи. Борьба ожесточается до звериной злобы. Что еще будет? Куда идти дальше? Вынести этого я не могу. Моя мера переполнена. Остановить этот ужас я бессилен. Работать под гнетом этих мыслей, сводящих с ума, нельзя. Вот почему я выхожу в отставку из Совета народных комиссаров. Я сознаю всю тяжесть этого решения. Но я не могу больше”
[238].
Но уже в день подачи заявления Луначарского вызвал к себе Ленин. Сам Луначарский признавался позднее, что он в тот момент подвергся со стороны Ленина весьма серьезной “обработке”
[239]. После этой встречи Луначарский написал уже чуть более осмотрительное обращение “Берегите народное достояние”, которое появилось в газетах 4 ноября: “Товарищи! Стряслась в Москве страшная непоправимая беда. Гражданская война привела к бомбардировке многих частей города. Возникли пожары. Имели место разрушения. ‹…› Товарищи, это страшно! Народ, молодой царь, прежде чем надеть на голову корону, вынужден был своей рукой навсегда вырвать из нее лучшие камни. Народ в борьбе за власть изуродовал Москву, свою славную столицу. Очевидно, роковые обстоятельства в том виною. Если бы существовали личные виновники этих несчастий, то имена их были бы проклинаемы детьми нашими и детьми детей. ‹…› Нельзя оставаться на посту, где ты бессилен, поэтому я подал в отставку. Но мои товарищи, народные комиссары, считают отставку недопустимой. Я остаюсь на посту, пока ваша воля не найдет более достойного заместителя. Но я умоляю вас, товарищи, поддержите меня, помогите мне. Храните для себя и потомства красу нашей земли. Будьте стражами народного достояния”
[240].
А еще через несколько дней Луначарский в еще одной статье фактически почти полностью дезавуировал свои прежние алармистские заявления: “Дела в Москве оказались не так плохи. ‹…› Каковы бы ни были наши разногласия – мы не смеем дезорганизовывать тот центральный государственный аппарат, количественно и так слабый, которым вынужден пока пользоваться трудовой народ в своей первой самостоятельной борьбе”
[241]. Тут Луначарский почти несомненно цитирует самого Ленина. Мы узнаём здесь ленинский стиль и фразеологию. Именно такими словами вождь революции должен был поставить на место своего излишне нервного младшего соратника.
* * *
Суть дела в том, что Луначарский вовсе не намеревался отказываться от участия в революционных событиях. Он просто хотел снять с себя личную ответственность за уничтожение культурных ценностей. Но Ленин пригрозил ему, что революция обойдется без него, и добавил: “Как вы можете придавать такое значение тому или другому старому зданию, как бы оно ни было хорошо, когда дело идет об открытии дверей перед таким общественным строем, который способен создать красоту, безмерно превосходящую всё, о чем могли только мечтать в прошлом?”
[242] Т. е. Ленин объяснил Луначарскому, что вместо Кремля и его соборов (“старых зданий”!) пролетариат в будущем создаст нечто “безмерно” более красивое, таким образом почти процитировав “Интернационал”: “…Разрушим до основанья, а затем мы наш, мы новый мир построим!”
