Юный Сталин уже в Горийском училище начал писать стихи, которые впоследствии включались в грузинские дореволюционные антологии. Он также занимался живописью и пробовал свои силы как актер в училищном драматическом кружке.
В зрелые годы Сталин стихов не писал и даже не очень любил вспоминать о своих стихотворных опытах. Совсем забросил он и живопись. Но любовь к театру и музыке сохранил на всю жизнь.
Что касается актерства, то оно стало, можно сказать, одной из определяющих черт сталинской личности: недаром Никита Хрущев называл его лицедеем, а Лазарь Каганович заметил однажды, что он знал как минимум нескольких разных Сталиных. Эти свои актерские качества Сталин успешно использовал в политической деятельности.
Музыку Сталин, став государственным деятелем, рассматривал, как и культуру в целом, в качестве потенциального политического инструмента. Но музыка – и фольклорная, и классическая – также занимала важное место в приватной жизни вождя.
* * *
В воспоминаниях о Сталине часто упоминается его любовь к народным песням – русским, украинским, грузинским, хоровым и сольным. Он по-прежнему любил петь сам (его юношеский альт превратился в сильный высокий тенор). Из любимых русских народных песен Сталина мемуаристы выделяют “Калинку-малинку”, “Во поле березонька стояла”, “Всю-то я вселенную проехал”, а из старинных русских романсов – “Стонет сизый голубочек” (на стихи Ивана Дмитриева).
Для пришедшейся ему по сердцу “Волжской бурлацкой” Сталин даже попросил композитора Александра Александрова, руководителя Краснознаменного ансамбля красноармейской песни и пляски, написать новую концовку: “Отличная песня, но концовки в ней нет… Вы как композитор должны подумать и сделать ей надлежащую концовку”
[351].
Многим гостям запомнилась его знаменитая коллекция грампластинок, которые вождь обязательно ставил на патефон во время любых застолий. На каждом конверте для пластинок были собственноручные пометки вождя: “отлично” или “хорошо”. И здесь в мемуарных перечислениях обычно упоминаются народные песни.
Значит ли это, что вкусы Сталина склонялись только в эту сторону? Вовсе нет. Скорее, это свидетельствует о музыкальных вкусах его гостей, которые узнавали знакомые с детства народные мелодии.
Но вот характерный эпизод. На одной из вечеринок у Сталина пел солист Большого театра, великий тенор Иван Козловский. Присутствовавшие там члены Политбюро стали громко требовать, чтобы Козловский исполнил какую-нибудь задорную народную песню. Сталин спокойно, но твердо прервал их: “Зачем нажимать на товарища Козловского? Пусть он исполнит то, что сам желает. А желает он исполнить арию Ленского из оперы Чайковского «Евгений Онегин»”
[352].
Реплику Сталина, выступившего в данном случае в роли лектора-просветителя, члены Политбюро были вынуждены встретить громким смехом. А Козловский с удовольствием исполнил свой коронный номер…
Всё, что мы знаем сегодня о вкусах Сталина, говорит скорее о том, что тяготение к классической музыке, в особенности к русской опере, было в нем весьма глубоким и органичным. Классические произведения неизменно включались в программы праздничных концертов в Кремле.
Известен случай, когда программу подобного концерта (им был ознаменован Чрезвычайный VIII всесоюзный съезд Советов в 1936 году, на котором был одобрен проект новой “сталинской” конституции) составили из разного рода народных песен и других фольклорных номеров. Когда эту программу представили на утверждение Сталину, он собственноручно вписал туда финал Девятой симфонии Бетховена.
Разумеется, этот выбор был во многом политическим, но он также красноречиво свидетельствует о подлинных пристрастиях Сталина.
* * *
Так когда же Сталин увлекся оперой и балетом? Ведь жизненные обстоятельства Coco Джугашвили этому отнюдь не способствовали. Гори был провинциальным городишкой, где об опере и балете знали только понаслышке. А в Тифлисе, куда Coco перебрался в 1894 году, поступать в Тифлисскую духовную семинарию, ситуация была иной: там уже более сорока лет функционировал отличный оперный театр, где позднее выступал молодой Шаляпин. Но увы – семинаристам посещать спектакли и концерты категорически воспрещалось.
Это был запрет религиозного свойства. Парадокс заключается в том, что многие марксистские теоретики культуры к опере и балету относились тоже весьма скептически. В этом они следовали традициям русской демократической эстетики. Главные авторитеты в этой сфере – поэт Николай Некрасов и сатирик Михаил Салтыков-Щедрин – едко высмеивали балет.
Но дальше всех в этом направлении пошел Лев Толстой. Вспомним его знаменитое пародийное описание в “Войне и мире” посещения Наташей Ростовой оперного спектакля: “…Она видела только крашеные картоны и странно наряженных мужчин и женщин, при ярком свете странно двигавшихся, говоривших и певших; она знала, что́ всё это должно было представлять, но всё это было так вычурно-фальшиво и ненатурально, что ей становилось то совестно за актеров, то смешно на них”.
Не пощадил Толстой и балет: “Одна из девиц, с голыми толстыми ногами и худыми руками, отделившись от других, отошла за кулисы, поправила корсаж, вышла на середину и стала прыгать и скоро бить одной ногой о другую. Все в партере захлопали руками и закричали браво”.
Нет сомнения, что Толстой описывает здесь свое собственное восприятие оперы и балета как нелепейшего зрелища. Этому нетрудно найти подтверждение. В 1896 году Толстой пришел на представление оперы Вагнера “Зигфрид” в Большом театре. Его впечатления ничем не отличаются от Наташиных: его насмешил певец, который “бил молотом, каких не бывает, по мечу, которых совсем не может быть… на сцене, среди декорации, долженствующей изображать пещеру в скале”.
Как известно, марксисты яростно полемизировали с Толстым. Но он был одним из любимых авторов Ленина, и не исключено, что взгляды Толстого на оперу и балет повлияли и на Ленина. Вслед за Толстым, как мы помним, Ленин рассматривал оперу и балет как малопозволительную роскошь.
Сталин тоже любил Толстого, но еще с дореволюционных лет его отношение к опере было другим. Анна Аллилуева, сестра жены Сталина, вспоминает, что уже в 1912 году Сталин говорил о том, как хочется ему побывать в Мариинском театре, но сейчас “не удастся, нельзя” – нет времени. (В 1948 году Анну Аллилуеву, по личному распоряжению Сталина, арестуют, на свободу она выйдет только после смерти диктатора. Лиля Юрьевна Брик рассказывала мне об ужасных избиениях, которым сестра жены Сталина подвергалась в тюрьме.)
Исходя из рассказанного Анной Аллилуевой, мы можем предположить, что Сталин, обосновавшись после революции в Петрограде, где он стал наркомом в первом советском правительстве, начал посещать спектакли Мариинки. Вероятно, именно там сложились его представления о том, каким должен быть имперский музыкальный театр, – представления, которые он впоследствии реализовал в Москве.
