Что касается среды, это может быть не совсем то, чего мы ожидаем. По словам психиатра Роберта Пломина, «среда влияет на нас удивительным образом»
[79]. Думаете, самое главное — то, в какой обстановке вы росли и что вкладывали в вас родители? Но нет, среда, которая в конечном счете повлияла на формирование вашей личности, может быть чем-то совсем иным.
Поначалу это утверждение было встречено в штыки. Когда в 1987 году Пломин вместе со своим коллегой Денисом Даньелзом высказал его в статье «Почему дети, выросшие в одной семье, столь отличаются друг от друга», в психологических кругах разразился скандал
[80]. Проанализировав проведенные ранее исследования на близнецах, Пломин и Даньелз показали, что ни характер, ни психологическое развитие братьев и сестер, росших вместе, по большому счету не зависят от среды. По крайней мере в тех случаях, когда в их воспитании не было ничего экстраординарного. Это подтверждают лучше всего наблюдения за детьми, которые воспитывались в приемных семьях вместе с другими, не родными им по крови детьми. Если бы все дело было в воспитании, то все дети — и родные, и приемные — в личностном плане походили бы друг на друга больше, чем два случайно выбранных человека. Но это не так! Среда, формирующая личность, — это, если можно так выразиться, не разделенная (non-shared) сфера, обособленная от среды братьев и сестер.
Смысл этого понятия требует пояснения, и одно из самых лучших дала американская исследовательница Джудит Рич Харрис. В своей неоднозначной, полной провоцирующих утверждений книге «Влияние воспитания» (The Nurture Assumption), вышедшей в 1998 году, она написала, что детство каждого из нас несет на себе следы тесного кружка сверстников (peer group), с которыми мы общались. Те стороны личности, на которые не способны повлиять домашние, формируются как раз под воздействием «двора». И эти стороны весьма существенны.
Идея Харрис нашла поддержку у психолога Ньюкаслского университета Дэниела Неттла. В книге «Личность: что нас делает тем, кто мы есть» (Personality: What Makes You the Way You Are), опубликованной в 2007 году, он говорит, что влияние окружения на личность включает реакцию на нас со стороны других. Наша внешность и наше духовное развитие в какой-то степени связаны с тем, как нас воспринимают другие, и это восприятие рикошетом возвращается к нам и становится частью нашей личности. Такой «пинг-понг» в конце концов и определяет место, в котором находится личность в пятимерном пространстве.
Все сказанное не означает, что родительское влияние равно нулю, — несомненно, от него во многом зависят наши взаимоотношения внутри семьи. Но, как утверждает Неттл, «их нельзя распространять на взаимоотношения с остальным миром»
[81].
Как же разобраться в происхождении моей социальной непреклонности — упрямстве, если хотите? Если следовать Хенрику Хансену, то корень зла — в моем воспитании. Но есть еще наследственность. Может, я просто унаследовала от отца гены индифферентности к мнению окружающих? Или, более сложно: моя генетическая предрасположенность попала в унисон с тем, как меня воспитывали?
* * *
— Еще пять минут — и я освобожусь. Входите, пожалуйста.
Гитта Моос Кнудсен спешила отправить сразу три заявки — до deadline оставалось 10 минут. Она сидела за компьютером в своем просторном кабинете в клинике при Копенгагенском университете и была само спокойствие и доброжелательность. И только чуть покрасневшие глаза выдавали усталость молодой профессорши после напряженного дня.
— Хуже всего, когда они требуют дюжину копий заявки, — посетовала она опять-таки без тени раздражения.
Совершенно случайно я узнала, что Кнудсен ездит на работу и обратно на велосипеде, даже когда на улице так холодно, что промерзает смазка. И когда Гитта спросила, не хочу ли я добавить в кофе теплого молока, я почувствовала себя недостойным представителем человеческой расы.
Будучи директором по научной работе Центра по интегральной молекулярной визуализации головного мозга, Моос Кнудсен обладала исчерпывающей информацией о моей персоне: сканограмма головного мозга, целая шеренга тестов на когнитивные способности и социальную адаптацию, результаты двадцатичетырехчасовых измерений уровня кортизола, опросники, касавшиеся всего на свете — от того, как я сплю, до личной жизни. О своих когнитивных способностях я уже кое-что знала: память, восприятие и интерпретация информации, и еще многое другое в том же духе — никаких поводов для беспокойства. Как это ни удивительно, социальная адаптация у меня на высшем уровне. Но сегодня утром я получила результаты анализа моего генома — и это немного нервировало.
Чтобы подбодрить себя, я мысленно произнесла одно из высказываний известного английского психолога Уэнди Джонсон: «Генетическая подоплека личностных признаков — одна из величайших тайн, которую предстоит раскрыть бихевиористике»
[82].
Моос Кнудсен с удовлетворением кивнула головой.
— Нас интересуют поведенческие и личностные особенности, потому что они — факторы риска различных психических заболеваний, — начала она. — Прежде всего мы рассматриваем те грани личности, которые указывают на предрасположенность к этим заболеваниям. Наиболее четко прослеживается связь между высшей степенью невротизма и предпосылками депрессии и патологических состояний, сопровождающихся тревогой. Нам известно также, что у неуступчивых чаще возникают сердечно-сосудистые заболевания. — Немного помолчав, моя визави добавила: — И еще они меньше живут.
Я упомянула о своем личностном тесте с крайней неуступчивостью — и во рту у меня пересохло.
— Да, понимаю, — отозвалась Моос Кнудсен и продолжила невозмутимо. — Говоря в двух словах, личностями нас делает совместное влияние генетических и средовых факторов. И наша задача — выявить промежуточные «станции» на пути от генов и среды к поведению и личностным качествам.
Одной из таких «станций» является головной мозг. Изучением его внутренних коммуникационных систем — нейромедиаторов, мгновенно связывающих между собой нервные клетки; рецепторов, улавливающих и передающих сигналы; гормонов, циркулирующих по всему головному мозгу, — и занимается Моос Кнудсен с сотрудниками. Особенно ее интересует то, как влияет на деятельность головного мозга серотонин.
— Поистине вездесущий нейромедиатор, — говорит она.
Эта небольшая молекула не только участвует в регуляции процессов, связанных с засыпанием и аппетитом, но и имеет отношение к таким сложным вещам, как чувство юмора, сексуальность, реакция на утрату — тому, что «раскрашивает» нашу индивидуальность. Гены, которые Моос Кнудсен у меня протестировала, входят в обширную серо-тониновую систему: одни кодируют транспортные белки, другие — рецепторы, передающие — каждый по-своему — сигналы через этот нейромедиатор.
