Рис.11.4. Положительная петля обратной связи, постоянно понижающая экспрессию микроРНК. которая обычно контролирует экспрессию эпигенетического фермента, создающего репрессивное состояние хроматина
Еще очень и очень многое нам предстоит понять, прежде чем мы сможем успешно разработать следующее поколение эпигенетических препаратов для лечения раковых больных. Нам нужно определить, какие лекарственные средства более эффективны при тех или иных разновидностях рака, и для каких пациентов они окажутся наиболее полезными. И нам следует решить эти задачи заблаговременно, чтобы потом, в ходе бесконечных клинических испытаний, не пришлось зависеть от слепой удачи. По крайней мере, 5-азацитидин и САГК придали нам уверенность в том, что эпигенетическая терапия возможна при раке, хотя она еще очень нуждается в совершенствовании.
Как мы узнаем из следующей главы, эпигенетические задачи не ограничиваются одним лишь раком. Но, как ни печально признаваться в этом, мы все еще очень далеки от понимания того, как применить эпигенетическую терапию для удовлетворения одной из самых насущных потребностей западного мира — лечения психиатрических заболеваний.
Глава 12. Все сосредоточено в мозге
Мозг человека — истинный творец, и он способен из ада сделать рай, из рая — ад.
Джон Мильтон. «Потерянный рай»
Одним из наиболее примечательных литературных направлений последнего десятилетия стали неуклонно набирающие все большую популярность «страдальческие мемуары». Работающие в этом жанре авторы предлагают нам воспоминания о суровых годах своего детства и рассказывают о том, как им удалось преодолеть все невзгоды и стать благополучными и преуспевающими членами общества. Этот жанр можно подразделить на две категории. К первой из них принадлежат повествования о бедных, но счастливых, о том, что «у нас не было ничего, кроме любви». Вторая, в которой также может фигурировать нищета, объединяет куда более печальные истории. Душераздирающие сочинения этой категории повествуют о детстве, которое было отмечено равнодушием или насилием со стороны родителей, и иногда воспоминания именно такого рода пользуются наибольшим признанием у публики. Пожалуй, самая популярная из этой категории книга «Ребенок, о котором говорили “оно”» Дэйва Пельцера, более шести лет продержалась в списке бестселлеров «Нью-Йорк Таймс».
Причина привлекательности подобной литературы для читающей публики лежит, вероятно, в том, что герой в конечном итоге берет верх над обстоятельствами. Сопереживая персонажам таких книг, читатели, кроме того, заряжаются от них верой в то, что, начав жизнь в самых неблагоприятных условиях, все же возможно стать впоследствии человеком успешным и счастливым. Мы восторженно аплодируем тем, кто добился своего «вопреки всему и несмотря ни на что».
Из этого мы вправе сделать некоторые важные выводы. Как члены общества, мы осознаем, что происходящие в детстве события оказывают чрезвычайно глубокое влияние на нашу взрослую жизнь. Кроме того, мы понимаем, что преодолеть последствия полученной в этом возрасте травмы зачастую бывает очень сложно. Как читатели же, мы восторгаемся достигнутым героями успехом, поскольку понимаем, что в действительности такое случается далеко не всегда.
И эти наши предположения и оценки вполне справедливы, так как приобретенный в детстве негативный опыт на самом деле может стать одной из главных причин драматических событий во взрослой жизни. Существуют самые разнообразные способы оценки такой взаимосвязи, и точные цифры, полученные в разных исследованиях, могут различаться. Однако определенные общие тенденции, тем не менее, прослеживаются. Взрослые, прошедшие в детстве через насилие или равнодушие, в среднем в три раза чаще, чем остальные, совершают попытки самоубийства. Люди, подвергавшиеся в детстве насилию, по меньшей мере, на 50 процентов чаще, чем остальное население, страдают в зрелом возрасте от тяжелых депрессий, и вылечить эти расстройства значительно сложнее. Взрослые, испытавшие на себе в детстве безразличное или жестокое обращение, также подвержены значительно более высокому риску развития и других серьезных заболеваний, в том числе шизофрении, расстройства пищевого поведения, изменения личности, биполярная болезнь (маниакальная депрессия) и постоянное чувство страха. Кроме того, они в большей степени предрасположены к наркомании и алкоголизму
[204].
Среда, отличительными особенностями которой в детском возрасте являются жестокое обращение или равнодушное отношение со стороны взрослых, несомненно представляет собой одно из главных условий для развития впоследствии невропатологических и психиатрических заболеваний. Мы, как члены общества, настолько убеждены в справедливости этого тезиса, что обычно даже не задаемся вопросом, по какой причине это происходит. Нам это кажется самоочевидным. Однако это не так. Как могут события, продолжавшиеся, скажем, в течение двух лет, иметь для человека столь разрушительные последствия несколько десятилетий спустя?
Одно из объяснений этого, которое наиболее часто приходится слышать, сводится к тому, что такой ранний жизненный опыт наносит детям «психологическую травму». Это так, но это объяснение ничего не объясняет. И бесполезно оно по той причине, что словосочетание «психологическая травма» является вовсе не объяснение а описанием. Звучит оно довольно убедительно, но на самом де. не дает нам никакой значимой информации.
Любой ученый, занимающийся этой проблемой, непременно захочет исследовать это описание на качественно ином уровне. Какие молекулярные явления лежат в основе таких психологических травм? Что происходит в мозге детей, подвергавшихся бездушному или насильственному обращению, делающее их в зрелом возрасте настолько уязвимыми для психических расстройств?
Иногда у представителей других дисциплин, оперирующих иными системами понятий, могут возникать возражения против такого подхода. И это выглядит довольно странно. Если мы не согласимся с тем, что у биологического следствия должна быть молекулярная причина, то с чем же мы останемся? Религиозный человек, скорее всего, предпочтет рассуждения о душе, а последователь теорий Фрейда — о психике. Но оба они будут апеллировать к теоретическим построениям, не имеющим под собой определенной физической базы. Увлечение такой модельной системой, в которой невозможно построение экспериментально проверяемых гипотез, являющихся краеугольным камнем любого научного исследования, глубоко претит серьезным ученым. Мы предпочитаем исследовать механизмы, имеющие под собой физический базис, а не слепо доверять сценариям, при которых нечто, как предполагается, является частью нас, но остается при этом неосязаемым и спорным с точки зрения своего материального существования.
