Пришла в голову первая мысль: взять у солдата автомат. Но пока начну стрелять, а ворошиловский стрелок я ещё тот… А может, ещё другие «духи» рядом находятся, и они мне тут такое устроят… Эти залягут, и будем мы с ними перестреливаться. А тут в башку шарахнуло: а на фига у меня за спиной целых две трубы? Я ещё подумал, какую взять: поменьше или побольше? Но почему-то у меня в сторону большого ствола сыграло сразу… Я примитивно, наверное, подумал: чем больше снаряд, тем он точнее летит. Начал вспоминать, как же из «шмеля» стрелять. Там надо разложить пистолетную рукоятку и прицел, потом снять с предохранителя и только после этого можно бабахнуть. Из гранатомёта я стрелял редко. Поэтому то, что мне удалось выстрелить вообще, да ещё и точно, можно назвать просто чудом.
Остальные наши находились ниже и «духов» не видели. Старший лейтенант сразу подбежал: «Товарищ полковник, чего вы стреляете? Что случилось?». Говорю: «Духи» появились». Он сразу пулемётчика на гребень вытащил и стал в бинокль смотреть. Говорит: «О-о-о… А там ещё были?». Отвечаю: «Да не знаю».
В саму пушку я не попал. Капсула ударила в землю метрах в трёх за «духами». Тех двоих, которые сидели, просто сдуло со склона вместе с камнями. Ведь взорвался термобарический боеприпас. (На открытой местности боеприпас РПО-А при взрыве создает избыточное давление 0,4–0,8 кг/см2 на расстоянии 5 метров от точки взрыва. Происходит полное «выгорание» кислорода и развивается температура выше 800ºоС. — Ред.) Страшное это дело. А вот к тем троим, что лежали, я потом подходил. Их очень сильно взрывом покорёжило.
Пусть это звучит высокопарно, но я на самом деле считаю: мне повезло, что самому удалось совершить этот страшный акт возмездия. Я поквитался и за тех раненых, которые переносили невероятные страдания у меня на операционном столе, и за тех, что умерли у меня на руках. Поквитался я и за погибших ребят в сбитом вертолёте. Этим выстрелом в своей личной войне с «духами» я поставил точку.
Смертельный бой
21 февраля 2000 года навсегда остался чёрным днем для армейского спецназа. В этот день в Чечне в районе села Харсеной в одном бою погибли сразу три группы разведчиков армейского спецназа — двадцать пять человек. Выжили всего двое. Мне удалось побеседовать с непосредственным участником и свидетелем этих трагических событий: старшим сержантом Антоном Филипповым (одним из оставшихся в живых разведчиков) и с майором армейского спецназа А.
Рассказывает майор А.:
— Зимой 2000 года генерал Владимир Шаманов проводил наступление на южную, нагорную часть Чеченской республики. Наша задача состояла в том, чтобы выдвинуться вдоль маршрутов движения основной колонны мотострелковых подразделений и обеспечить их прикрытие. Но продвижение пехоты было затруднено: техника застряла в грязи, практически утонула. Мы перемещались по горам только пешком. На пятые сутки все группы встретились и были перенацелены на Харсеной — это село такое. Задача та же — удерживать высоты, чтобы обеспечить проход техники мотострелковых подразделений.
21 февраля 2000 года три разведгруппы ушли вперёд вместе, так как связи у них практически уже не было, сели батареи у раций, только одна ещё работала. Накануне была радиограмма, что к двенадцати часам дня должно подойти пехотное подразделение, а у них будут и связь, и продукты, чтобы заменить нас и дальше выполнять эту задачу уже самим, а мы должны были уйти. Но к двенадцати часам они не пришли: не смогли подняться в горы. Продвигались очень медленно, техника у них завязла.
В то время мы находились на высоте на расстоянии где-то метров восьмисот. У меня в группе было много обмороженных и простуженных. Когда начался бой, был приказ оставаться на высоте и удерживать её. (После боя эти восемьсот метров мы прошли за полтора-два часа.)
Мы не были новичками: и боевые столкновения до этого у нас были, и в засады мы попадали, но всегда выходили. А так, чтобы в одном бою погибли почти все, — такого не было никогда. В основном сказалась усталость, которая накопилась за восемь дней этих переходов, мотания по горам. И сыграло роль, что люди расслабились, ведь им сказали, что теперь всё, пришли. Они уже слышали, как наша «броня» работает рядышком, и настроились: минут через пятнадцать-двадцать соберут вещи и пойдут.
У нас в живых остались двое. Одному — старшему сержанту Антону Филиппову — осколком гранатомёта срезало нос, на месте лица просто кровавое пятно было. Его и добивать не стали — думали, что он уже мёртвый. Он так в сознании всё это время и пролежал. А второй получил контузию и три пулевых ранения, потерял сознание и скатился вниз под гору.
Рассказывает старший сержант Антон Филиппов:
— В Чечне я с 17 января 2000 года. Хотя это была моя первая командировка, но я уже участвовал в пяти боевых выходах. Срочную службу служил на Севере, в морской пехоте, так что боевая подготовка у меня была более или менее приличная. Но в том бою ничего практически не пригодилось.
Погода в ночь на 21 февраля была ужасная. Мокрый снег шёл, все замерзли как цуцики. А утром солнышко выглянуло. В феврале солнышко хорошее. Я помню, как ото всех пар валил. А потом солнышко исчезло, видимо, ушло за гору.
По нам ударили сначала с двух сторон, а потом окружили полностью. Били из огнемётов и гранатомётов. Конечно, мы сами во многом были виноваты, расслабились. Но восемь дней по горам ходили, устали. Просто физически очень трудно было по снегу пробираться так долго. После этого нормально воевать очень тяжело. Спали прямо на земле. На себе всё приходилось нести, боеприпасы в первую очередь. Не каждый был готов нести ещё и спальник. У нас в группе было всего два спальника — у меня и ещё у одного бойца. Я нёс рацию, батареи к ней, ещё и гранатомет тащил. Были в составе группы прикомандированные — инженеры, авианаводчики, арткорректировщики. С ними был солдат-радист. Его гранатомёт нёс мой командир, Самойлов (Герой России старший лейтенант Сергей Самойлов. — Ред.), потом мне отдавал, затем мы менялись, и я его ещё кому-то отдавал. Просто тот радист совсем уже устал. Так и помогали, тащили.
На моей рации батареи почти сели. Думаю, где-то до вечера 21 февраля последняя проработала бы ещё. Утром двадцать первого я передал последний штатный доклад Самойлова. Он мне приказал сообщить командованию, что питание у рации на исходе и станцию мы выключаем, чтобы в крайнем случае можно было что-то передать, на один раз бы её хватило. Но когда бой начался, ничего мне уже передать не удалось.
Моя станция была от меня метрах в десяти, там ещё шесть-семь автоматов ёлочкой стояли. Напротив меня сидел командир, а справа Витёк (сержант Виктор Чёрненький. — Ред.). Ещё в начале командир поручил ему охранять меня с рацией, потому мы постоянно вместе держались. Когда бой начался, плотность огня была очень большая. Примерно, как если роту поставить, и одновременно все начнут стрелять (рота — около ста человек. — Ред.). Сидели мы группами по два-три человека, метрах в двадцати друг от друга. Как только всё началось, мы прыгнули в разные стороны. Самойлов упал под дерево. Оно там стояло одно-единственное, и ложбинка там как раз небольшая была. Смотрю я на рацию свою и вижу, что её пули насквозь проходят, прошивают. Так что она так и не пригодилась…
