Уже стемнело. На небольшой в общем-то горе мы с Белявским, особо себя не обнаруживая, искали друг друга довольно долго. Но в конце концов встретились. Тут состояние и моё, и матросов резко изменилось. Когда комбриг раньше обещал, что помощь будет, тогда появилась надежда. А когда мы услышали наших, а затем и увидели, мы поняли, что мы не одни, нас не бросили. Это был поворотный момент. Мы поняли, что мы обязательно выйдем.
У морских пехотинцев очень много традиций, которые мы все чтим. Это происходит и на занятиях, и просто в повседневной жизни, а значит, традиции продолжают жить. Ещё во время Первой чеченской кампании на практике было доказано: морская пехота своих не оставляет. И это сработало и на этот раз.
С собой мы несли на себе и «двухсотого», и «трёхсотого». Нести погибшего было особенно трудно — парень весил больше ста килограммов. Да и психологически это тоже очень тяжело. Но, несмотря ни на что, мы никого не бросили.
Белявский был старше меня и по званию, и на тот момент по должности (был временно исполняющим обязанности замкомбрига), и по возрасту. Поэтому он взял управление на себя.
Построили боевой порядок и начали движение. Маршрут мы выбрали принципиально новый. Но это не сильно помогло: боевики, как оказалось, были везде…
Первым пошёл разведчик (он был самый подготовленный и, как говорили, с «чутьём»), потом Белявский, потом мой радист. За ними шёл я, замкомбата, далее — ядро группы. В замыкании я поставил лейтенанта Сергея Верова и сказал ему те слова, которые обычно командир говорит в таком случае: «Серёжа, после тебя не должен остаться ни один автомат, ни один штык-нож, а уж тем более ни один матрос! И я должен быть уверен, что если я вижу тебя, то после тебя точно никого нет». Это был очень перспективный офицер, добросовестный, неравнодушный. Я совершенно не удивился, когда увидел его среди добровольцев, которые пришли нам на выручку. Он гордился, что служит в морской пехоте, и глаза у него горели. Накануне, во время передвижения батальона в Джани-Ведено, он был на обороне моста — это очень ответственное задание. А когда боевое охранение на мосту сняли, он вернулся в расположение батальона последним, уже ночью. Получается, что шагнул он из строя добровольцем почти сразу после выполнения боевого задания.
Шли мы по тропе. Колонна растянулась метров на двести. Я постоянно проверял самый конец хвоста группы — вроде никто не отставал. К этому времени ни один миноискатель уже не работал. Поэтому шли мы, как ходят спецназовцы, на чутье. Были настороженны, внимательны, в готовности. Но долго нам идти не пришлось — минут через двадцать-тридцать внезапно вдоль тропы по нам начинает работать пулемёт!..
Впереди меня шёл радист. Когда он начал уворачиваться в сторону, ему попали несколько пуль в спину. Пули разбили радиостанцию, которая, получается, его и спасла.
Почти сразу по нам начали работать огневые точки ещё и с флангов. Стало ясно, что боевики везде, и каждая тропа имеет засаду.
Замешательство длилось буквально какие-то доли секунды. Но всё, что мы в первый момент могли сделать, это упасть и попытаться хоть как-нибудь укрыться. Разведчик первым ушёл с тропы влево, мы с товарищем упали вправо. А там — обрыв! Я успел за что-то ухватиться, упереться ногами, подтянулся и не улетел вниз. А замкомбата скатился метров на сорок по снежному склону, с ним ещё человек пять или шесть. (Несколько суток они числились пропавшими без вести. Потом замкомбата всё-таки вывел их к своим. Он рассказывал, что когда они уже собрались вместе внизу, над ними прошли «духи». Сначала он принял решение открыть огонь на поражение. Но потом стало ясно, что «духов» очень много и они были выше по склону. Шансов их уничтожить и самим остаться в живых практически не было.)
В первый момент мне показалось, что те сорок-пятьдесят человек, которые шли за мной, погибли. Была абсолютная внезапность и полный охват огнём всей колон-ны — от первого до последнего матроса. Если в головной дозор стрелял только пулемёт спереди, то по всей колонне били ещё и с боков. От непрерывной стрельбы стало совсем светло. Плюс к этому «духи» подвесили осветительную миномётную мину на парашюте и продолжали расстреливать нас в упор.
Когда я подтянулся повыше, то прямо перед собой увидел тело погибшего разведчика, которого мы несли с самого начала. Я его развернул и стал им прикрываться. Пули в него попадали одна за другой… Получается, что он спасал меня даже уже мёртвый.
И вдруг наступает абсолютная тишина… И «дух» с явным нечеченским, а именно арабским акцентом, на ломаном русском языке предлагает нам сдаться. Всё как в фильме про немцев: «Урус, сдавайся! Гарантируем жизнь, еду и всё остальное…». Он повторил это несколько раз. Говорил ещё, что времени на раздумье не даст.
Отвечать ему смысла не было никакого. Я знал, что я-то уж точно не сдамся. У каждого из нас, а особенно у офицеров, была припасена граната Ф-1. Кольцо на гранате я вырвал и держу гранату в руке в готовности. В этом не было какого-то особого героизма. Просто все прекрасно знали, что подорваться лучше, чем испытать то, что приходилось переживать нашим в плену.
Тот огонь, который бил с флангов колонны, приближался. Было похоже на то, что это «духи» достреливают оставшихся в живых. Складывалось впечатление, что нас полностью уничтожили…
И в этом момент слева я слышу голос: «Комбат, это я, пулемётчик. Ты живой?..». Я: «Конечно, живой!.. Кто слева от тебя?». И пулемётчик начинает перечислять. Тут я понимаю, что всё совсем не так, как мне казалось минуту назад. Я: «Двое — на эту сторону, двое — прямо, двое — на ту». Спрашиваю пулемётчика: «Слышишь, откуда «дух» предлагает нам сдаться?». Отвечает: «Слышу». И после того, как я определил сектора для стрельбы, подаю команду: «Огонь!..». И мы разом ударили. И видно было, что мы попали. Ведь боевики предлагали нам сдаться и стояли в полный рост. Похоже, они были абсолютно уверены, что мы уже сломлены и не будем оказывать никакого сопротивления. В результате с левой стороны мы уничтожили почти всех, кто там был.
Тут поступило предложение пойти в лобовую атаку на пулемёт, который бил по нам сбоку сверху. Но я понимал, что в этом случае мы просто положим тех, кто на этот пулемёт пойдёт. Причём положим без гарантии, что от этого будет хоть какой-то толк. Задачу, конечно, надо выполнять. Но только не надо посылать людей лезть в лоб. То же самое можно сделать по-другому.
Поэтому я тому, кто предложил идти на пулемёт, сказал: «Нет вопросов — ты идёшь первым». На тот момент для меня главной и единственной задачей стало сохранить жизнь тех, кто оказался со мной. (На протяжении всей моей службы, когда мы встречались в отпусках с мамой, она мне постоянно говорила: «Саша, помни — за тобой люди!».) Я снова вспомнил её слова и перестал думать о том, что мы должны кого-то уничтожить и что-то завоевать ценой жизни даже одного человека. Надо было сохранить тех, кто пока оставался в живых.
Тут подползает контрактник и говорит: «Командир, я это сделаю». Я: «Хорошо. Только не в лоб. Обойди возвышенность и заползи ему сзади. Возьми с собой того, кого посчитаешь нужным». Сразу нашлись два матроса, и они поползли. И эту задачу выполнили. (Кстати, уничтожение пулемёта и позволило нам остаться ночью на этом месте. По нам стреляли, вокруг разрывались мины. Но это было уже не так прицельно, от такого огневого воздействия мы смогли укрыться.)
