Я написал наградные на Героя России для Олега Яковлева и Анатолия Романова. Ведь Олег до последнего момента пытался вытащить своего друга Шпилько, хотя по ним били из гранатомётов, а Толик ценой своей жизни прикрыл отход товарищей. Но комбат сказал: «Бойцам Героя не положено». Я: «Как не положено? Кто это сказал? Они же оба погибли, спасая товарищей!..». Комбат как отрезал: «По разнарядке не положено, приказ из Группировки».
Когда тело Толика привезли в расположение роты, мы втроём на БТРе поехали за «уазиком», на котором стоял тот проклятый «василёк». Для меня это был вопрос принципиальный: ведь из-за него столько наших погибло!
«Уазик» мы нашли без особого труда, в нём лежали штук двадцать кумулятивных гранат противотанковых. Тут видим, что уазик своим ходом ехать не может. Что-то у его заклинило, поэтому «духи» его и бросили. Пока мы проверяли, не заминирован ли он, пока трос зацепляли, видно, произвели какой-то шум, и на этот шум начали стягиваться боевики. Но мы как-то проскочили, хотя последний участок ехали так: я сижу за рулём «уазика», а меня сзади БТР толкает.
Когда выехали из опасной зоны, я не мог слюну ни выплюнуть, ни проглотить — от переживаний связало весь рот. Это сейчас я понимаю, что не стоил уазик жизни двух пацанов, которые были со мной. Но, слава Богу, обошлось…
Когда мы уже спустились к своим, вдобавок к «уазику» полностью сломался и БТР. Вообще не едет. Тут видим питерский РУБОП. Мы им: «Помогите с БТРом». Они: «А что это у вас за «уазик?». Мы объяснили. Они по рации кому-то: «уазик» и «василёк» у морпехов!». Оказывается, два отряда РУБОПа за «васильком» давно охотились — ведь стрелял он не только по нам. Начали договариваться, как в Питере они поляну накроют по этому поводу. Спрашивают: «А сколько вас было?». Отвечаем: «Трое…». Они: «Как трое?..». А у них этим поиском занимались две офицерские группы по двадцать семь человек в каждой…
Рядом с РУБОПом видим корреспондентов второго канала телевидения, они приехали на ТПУ батальона. Спрашивают: «Что мы можем для вас сделать?». Я говорю: «Позвоните домой моим родителям и скажите, что видели меня в море». Родители мне потом говорили: «Нам с телевидения звонили! Сказали, что видели тебя на подводной лодке!» А вторая моя просьба была позвонить в Кронштадт и сказать семье, что я живой.
Мы после этих гонок по горам на БТРе за «уазиком» впятером пошли на Бас окунуться. У меня с собой четыре магазина, пятый — в автомате и одна граната в подствольнике. У бойцов вообще всего по одному магазину. Купаемся… И тут подрывают БТР нашего комбата!
«Духи» прошли вдоль Баса, заминировали дорогу и перед БТРом рванули. Потом разведчики сказали, что это была месть за расстрелянную на ТПУ девятку. (Был у нас на ТПУ один тыловик-алкоголик. Приехали как-то мирные, вышли из машины-девятки. А он же крутой… Взял и из автомата расстрелял машину ни за что ни про что).
Начинается жуткая неразбериха: наши принимают нас с парнями за «духов» и начинают стрелять. Мои бойцы в трусах прыгают, еле от пуль уворачиваются.
Я Олегу Ермолаеву, который рядом со мной был, даю команду отходить — он не уходит. Опять кричу: «Отходи!». Он делает шаг назад и стоит. (Бойцы только потом мне сказали, что они назначили Олега моим «телохранителем» и велели не отходить от меня ни на шаг.)
Я вижу отходящих «духов»!.. Получилось, что мы оказались у них в тылу. Вот это была задача: и от огня своих как-то спрятаться, и «духов» не упустить. Но они неожиданно для нас начали уходить не в горы, а через село.
Доложил майору Сергею Шейко, который остался за комбата, про «уазик». Сначала на ТПУ мне не поверили, но потом осмотрели и подтвердили: это именно тот, с «васильком».
А 22 июня ко мне приходит какой-то подполковник вместе с Шейко и говорит: «Этот «уазик» — «мирных». Из Махкетов приехали за ним, его надо отдать». Но я ещё накануне почувствовал, чем дело может закончиться, и приказал своим парням «уазик» заминировать. Я подполковнику: «Обязательно отдадим!..». А на Серёгу Шейко смотрю и говорю: «Ты сам-то понял, о чём вы меня просите?». Он: «У меня такой приказ». Тут я даю своим бойцам отмашку, и «уазик» на глазах у изумлённой публики взлетает на воздух!..
Шейко говорит: «Я тебя накажу! Отстраняю от командования блок-постом!». Я: «А блок-поста уже нет…». Он: «Тогда будешь сегодня оперативным дежурным на ТПУ!». Но, как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. И на самом деле я в этот день просто первый раз выспался — проспал с одиннадцати вечера до шести утра. Ведь все дни на войне до этого не было ни одной ночи, когда я бы ложился раньше шести утра. Да и спал я обычно только с шести до восьми утра — и всё…
Начинаем готовиться к маршу на Ханкалу. А находились мы километрах в ста пятидесяти от Грозного. Перед самым началом движения получаем приказ: сдать оружие и боеприпасы, оставить по одному магазину и одной подствольной гранате у офицера, а у бойцов вообще ничего не должно быть. Приказ устно мне отдаёт Серёга Шейко. Я тут же принимаю строевую стойку и докладываю: «Товарищ гвардии майор! 8-я рота боезапас сдала». Он: «Понял…». И тут же сам докладывает наверх: «Товарищ полковник, мы всё сдали». Полковник: «Точно сдали?». Серёга: «Точно, сдали!». Но все всё поняли. Этакий психологический этюд… Ну кому придёт в голову после того, что мы с боевиками сделали в горах, идти колонной сто пятьдесят километров по Чечне без оружия!.. Доехали мы без приключений. Но уверен: только потому, что оружие и боеприпасы мы не сдали. Ведь чеченцы знали про нас всё.
Когда стало понятно, что война для нас заканчивается, у тыловых началась борьба за награды. Уже в Моздоке вижу тыловика — он на себя наградной лист пишет. Я ему: «Да ты что делаешь?..». Он: «Если будешь тут выступать, я тебе справку не дам!». Я: «Да это ты за справкой сюда приехал. А я пацанов всех вытащил: и живых, и раненых, и погибших!..». Я так завёлся, что после этого нашего «разговора» кадровик попал в госпиталь. Но вот что интересно: всё то, что он от меня получил, он оформил как контузию и приобрёл за это дополнительные льготы…
В Моздоке мы испытали стресс почище, чем в начале войны! Идём и поражаемся — люди ходят обычные, а не военные. Женщины, дети… Отвыкли мы от всего этого. Тогда же меня повезли на рынок. Там я купил настоящий шашлык. Мы в горах тоже делали шашлыки, но там не было ни соли толком, ни специй. А тут мясо с кетчупом… Сказка!.. А вечером свет на улицах загорелся! Диво дивное, да и только…
Подходим к карьеру, заполненному водой. Вода в нём голубая, прозрачная!.. А на другом берегу детки бегают! И мы в чём были, в том и плюхнулись в воду. Потом уже мы разделись и, как порядочные, в трусах переплыли на другую сторону, где люди купались. С краю семья: папа осетин, ребёнок-девочка и мама — русская. И тут жена начинает громко кричать на мужа за то, что он не взял ребёнку воды для питья. А нам после Чечни это показалось полной дикостью: ну как это женщина командует мужчиной? Нонсенс!.. И я непроизвольно говорю: «Женщина, ну что вы кричите? Смотрите, сколько вокруг воды». Она мне говорит: «Вы что, контуженный?». Отвечаю: «Да». Пауза… И тут она видит у меня жетон на шее, и до неё наконец доходит, и она говорит: «Ой, извините…». Тут уже и до меня доходит, что это я пью воду из этого карьера и радуюсь, какая она чистая, но не они. Они её не будут пить, а уж ребёнка поить — точно. Говорю: «Это вы меня извините». И мы ушли…
