Буря вырвала свои руки из его.
– Поверь мне.
Крики снаружи становились заметно громче.
– Я даже тебя не знаю, – выкрикнула она. – И даже если бы знала, у тебя всего один парашют.
– Мы можем им поделиться. Послушай, Буря, не хочу показаться бесцеремонным, но у тебя мало вариантов. Если ты останешься здесь, тебя убьют. Со мной, по крайней мере, у тебя есть шанс.
Она потянулась к его куртке и вытащила фотографию. Казалось, она изучает собственное лицо, возможно, удивляясь тому, как она была счастлива. Фоллер догадался, что с Первого Дня она никогда так больше не улыбалась.
Буря протянула ему снимок, но, когда он схватил его, она не разжала пальцы.
– Ты уверен, что мы оба сможем приземлиться с одним парашютом?
– Да, – решительно кивнул Фоллер. По крайней мере, он думал, что они смогут. Он учтет все детали позже.
– И ты уверен, что под нами есть другой мир?
– Да.
Она отдала фотографию.
– Нам понадобится фонарик.
IX
На вершине холма стояла церковь. Питер отвернулся, желая, чтобы она не приближалась, чтобы была еще в тысяче или десяти тысячах километров отсюда. Дядя Изабеллы и Мелиссы, Уолт, и их тетя Роуз шли по дорожке, направляясь к большим входным дверям. На нем был черный костюм, на ней – черное платье.
Ему ни за что не удастся войти туда. Он притворится больным, оставит Мелиссу, поедет домой и ляжет в постель. И даже не придется симулировать болезнь: его и так тошнило, он потел, его внутренности выворачивало при мысли о том, чтобы пойти туда и встретиться с Уго, семьей Изабеллы и ее друзьями.
У сидевшей рядом Мелиссы глаза были ввалившимися от недосыпания, нос порозовел от плача.
Он должен сказать ей. Если бы Мелисса узнала и по-прежнему захотела бы стоять рядом с ним на этих похоронах, Питеру стало бы легче и он справился бы. Но каждый раз, когда он пытался, слова застревали в горле. Забирая Беллу в лабораторию, он чувствовал, что поступает благородно. Теперь это казалось отвратительным.
Мелисса припарковалась за церковью. Двигатель фургона затих, они сидели, глядя через лобовое стекло на церковь. Скорбящие люди, склонив головы, молча и неторопливо двигались к входу, многие молодые были призывниками в парадной форме.
Наконец Мелисса открыла дверь, и у Питера не осталось выбора, кроме как открыть свою и следовать за ней к церкви. Мелисса взяла его за руку, и он начал плакать. Она сжала руку крепче, думая, что он плачет об утрате. Он и плакал, потому что ее не было, но имелась еще гораздо более веская причина.
Уго, в этот раз без шляпы, стоял прямо в дверях и принимал соболезнования. Мелисса упала в его объятия, он обнимал ее довольно долго. Уго прищурился, вены на висках вздулись. Когда они наконец отпрянули друг от друга, Питер подошел к Уго. Его ноги тряслись так сильно, что он был уверен, что упадет.
– Соболезную… – начал он, протягивая руку.
Уго повернулся к следующему скорбящему в очереди, как будто и не заметил Питера. Тот убрал руку и отвернулся.
– Боже мой, он просто тебя проигнорировал! – изумилась Мелисса. – Какая муха укусила Уго?
– Может, он меня не увидел. Просто он в трансе.
– Он тебя видел. Это все из-за той Нобелевской премии? Он, несомненно, не повернулся бы спиной к семье из-за чего-нибудь подобного. Не в такое время.
– Я не знаю из-за чего.
Произнеся эту ложь, он мысленно вернулся в лабораторию, где вместе с Гарри под покровом холодной темноты нес клон Изабеллы к зданию старого завода. Он прятал тело, как преступник.
Питер вздрогнул, когда чья-то рука коснулась его спины. Это был Гарри.
– Как ты держишься?
* * *
Питер и так долго, как только мог, задержался в ванной Уго. Как только он вышел, его окружили Билл и Одри Дениро.
– Мы очень сожалеем о вашей потере. – Одри прижалась к Питеру щекой, он почувствовал аромат крема Noxzema.
– Спасибо.
За углом появился Уго. Он ждал там, пока Билл пожимал руку Питеру.
Когда они ушли, в зале остались лишь Уго и Питер.
– Я понимаю, что у тебя не было другого выбора, кроме как приехать сюда…
– Ничто не могло помешать мне прийти. Я любил Изабеллу, как родную сестру…
Уго, прерывая его, поднял палец и подошел очень близко к Питеру.
– Никогда больше не произноси при мне ее имя. Была бы моя воля, я бы вообще с тобой больше не разговаривал. Просто держись подальше. Если нам нужно побыть вместе в одной комнате, не подходи ко мне. Понятно?
Питер кивнул. Он хотел находиться рядом с Уго не больше, чем Уго хотел быть рядом с ним. Если бы не семейные узы и работа, Питер сделал бы все возможное, чтобы больше не видеть Уго. Теперь, когда похороны Изабеллы были позади, все, что он хотел, – окунуться в работу. Чтобы забыть ту ночь, чтобы посвятить себя помощи людям, страдающим этими чертовыми биоинженерными заболеваниями, и надеяться, что со временем он почувствует, что сделал достаточно, чтобы восстановить свое душевное равновесие и покой.
20
Пока они приближались к краю света, никаких звуков с ближайших улиц не доносилось. Очевидно, битва была сосредоточена где-то в центре города.
– Так что это за женщина, которую ты видел в толпе? – спросила Буря, пока они пробирались по туннелю метро, освещая фонарем путь.
– Друг из моего мира. Член моего племени. Ее зовут Орхидея.
– Просто друг? В твоем мире у тебя не было никого особенного?
– Был. Та, которую я любил всем сердцем.
Увидев, как Буря попыталась скрыть свое удивление, Фоллер усмехнулся.
– Ее зовут Маргаритка. Ее рост – около ста двадцати сантиметров…
– Значит, почти такой же, как у тебя?
– Верно, – рассмеялся Фоллер. – Я выдал ее за свою дочь во время чистки.
– Чистки?
– Когда стало ясно, что еды для всех не хватает, одна шайка начала сбрасывать слабых с края. Они убили тысячи людей – всех, кто не мог дать отпор. Я хотел остановить их, но что я мог сделать? Тогда мне пришла в голову мысль: я могу спасти хотя бы одного. И подбежал к первому попавшемуся ребенку, размахивая фотографией нас с тобой и крича, что на ней запечатлены я и этот ребенок.
Подозрение в глазах Бури исчезло.
– Ты просто полон неожиданностей.
Рассказывая эту историю, Фоллер не предполагал заработать у Бури еще лишние пару очков в свою пользу. Маргаритка заслуживала большего, чем быть использованной в качестве маневра для симпатии.
– Прежде всего я сделал это для себя. Если бы не спас хотя бы одного, то знал, что буду чувствовать себя виноватым всю оставшуюся жизнь.
