– Пойдём со мной, государыня. И ты, гусляр, если воинскую жизнь постичь хочешь.
В шатре разгоняла сумрак масляная лампа. Навстречу Светелу обернулась белянушка. Она сидела у низкого походного ложа, держала знакомый кувшинчик и ложку.
– Глянь, безделяй, что своей гудьбой натворил! – с ненавистью прошипела она. – Вот руки-то не отсохнут!..
Светел почти не услышал. Под меховым одеялом покоился человеческий остов. На подушке разметались рыже-бурые волосы, обтянутое лицо казалось бескровным, как берестяная изнанка. Костлявые пальцы трепетали, скребли одеяло, человек дёргался, приоткрывал бессмысленные глаза… временами жутко стонал.
Белянушка накрыла его руку своей, в голосе наметились слёзы:
– Ну что ты, дяденька Летень… Всё хорошо… Пожалуй, молочка глотни…
– Лучшим витязем был, – глухо проговорил Неуступ.
Светел как очнулся. В шатёр набилась почти вся дружина; кому не хватило места, заглядывали снаружи. Глубоко в животе начал расползаться мертвенный холод. Светел помнил: год назад, в Торожихе, мать плакала при виде калеки. Примеряла его судьбинушку к своим детям. Не могла вынести мысли, что с ними приключится подобное.
«Вот теперь, уж верно, благословение отзовёт. Страшной боронью возбранит. И как мне Сквару вернуть?»
Равдуша вдруг выпустила его рукав, шагнула, склонилась к лежащему, присмотрелась. От измученного лица веяло не жизнью, лишь подгнётным угаром страдания. Светел нахмурился. Огонёк человека метался, шаял сизой змейкой. Не знал, разгореться или угаснуть совсем.
– Давно он так?
Ответил сам Сеггар:
– Давно. Как вернулся с шишкой на голове…
– По сию пору смирно лежал, – со злой горечью вставила девка. – А тут этот… тренькать начал, все раны развередил!
Равдуша подобрала понёву, опустилась на колени у ложа:
– Ты за ним ходишь, умница? Кормишь-то как?
Девка показала кувшинчик:
– В рот волью, глотает понемножку… и то ладно.
– Нас уж спрашивают, отчего не добьём, – сказала Ильгра.
– А мы в ответ в кулаки, – прогудел Гуляй. – Где один из нас, там и знамя!
Светелу на плечо легла каменная рука.
– Глядишь ли, малец? – спросил Неуступ. – Такой почести при мне ищешь?
Светел ответил так же негромко:
– Брата вызволю, будет чести довольно.
Девка поясняла Равдуше:
– Оставить бы у людей, как всегда делают, да кому такого доверишь? Уморят небрежением и нипочём вины не призна́ют.
– Как он, бедный, в тяжком пути вовсе душу не изронил…
– Того боялись, – вздохнула белянушка. – Калита бегом гнал, уж очень дикомытов страшился. А дядю Летеня в болочок взять – места нет!
Смочила ветошку, бережно протёрла сухой лоб. Раненый вдруг перекатил голову, захрипел. Непослушные губы силились что-то произнести.
– Тихо! – рявкнул Сеггар.
Кмети затаили дыхание, девка замерла с тряпицей в руке, не кончив движения. В тишине прозвучал голос, которого они не слышали месяцами. Слабо позвал:
– Крыло…
– Дядя Летень! – ахнула белянушка. – Заговорил!..
– Никак в себя входит, – обрадовалась Ильгра. – Дозвались гусельки!
– Бредит, – не поверил Гуляй.
Раненый кое-как приподнял ресницы, зелёно-карие глаза смотрели с детской обидой.
– Крыло…
Белянушка нагнулась к нему:
– Дядя Летень, это не Крыло играл, а вот он… Дядя Летень?
– Друже! Правда очнулся! То-то мы без тебя заскучали!
– Теперь встанешь!
– Силу быстро наберёшь, а мы и лук твой сберегли, и броню!
Летень смотрел на своих товарищей, на Сеггара, на Равдушу.
– Что… молчите…
Скрипнул зубами, бессильно зажмурился.
Когда вышли наружу, Равдуша снова ухватилась за руку сына, крепко сжала. Светел изготовился к напрягаю, но мама заговорила не с ним.
– А сам ты, воевода, страшных дикомытов трусишь ли?
Сеггар даже остановился. Нахмурился. Понял.
– Ты к чему, матерь?
– К тому, – сказала Равдуша, – чтобы тебе немощного по колотным дорогам лишку не мучить. Оставляй у нас, вы́хожу.
Светел отважился подать голос:
– Мы сами из Твёржи. Пеньками люди зовут. Бабушка многими зельями искусна…
– Пеньки? – удивился воевода. – Не того ли Жога Пенька семьяне, лыжного делателя?
Равдуша скорбно понурилась.
– Атя мой это был, – с мрачной гордостью подтвердил Светел. – Как брата свели, от горя изник.
Мамина рука задрожала на локотнице.
Сеггар вздохнул, помолчал. Принял решение:
– Чем отблагодарить велишь, государыня?
– А тем, – отмолвила Равдуша, – что витязь сынку о воинстве сказывать станет. Вернёшься за ним… буде не раздумает Светелко… тогда сумею тебе дитя вверить.
Поклонение у моста
Соседям, что вырастили и собрали замуж Ишутку, достались добрые подарки от жениха. Всё, чем был богат приморский запад Левобережья: вяленая рыба, птенцовый жир, тонкая посуда и соль. Даже две андархские книги в красивых окладах. Кто сумеет, прочтёт, остальные рисунками полюбуются. Самым драгоценным был, несомненно, большой короб настоящей муки. Светел с калашниками возились в болочке саней, так и этак устраивали поклажу, готовя ложе больному. Короб с мукой до поры выставили наружу. Тотчас появилась Розщепиха, прошлась вокруг, постучала по расписному лубу клюкой. Подумала, уселась сверху.
– Вот уж, – довольно проговорила она, – домой-то вернёмся, виту́шек сладких напечём… и сги́бней, и блинничков!
Хмурый Косохлёст прибежал со стёганой полстью и подушкой. Следом воины принесли Летеня. Раненый беспокойно возился в меховом одеяле:
– Сам я… Сам…
Силился приподняться, но и головы не мог удержать, глаза сразу мутнели. Девка-белянушка помогала Равдуше устроить больного, что-то объясняла напоследок. Светел всё поглядывал на неё, пока закладывал оботуров.
– Затейливые имена у вас с сестрой, – сказал он русоголовому. – Косохлёст, Нерыжень…
Тот буркнул неприветливо:
– Какими отец нарёк, такие и носим.
Светел раздумал спрашивать его, куда делся Крыло.
Воевода Сеггар влез в оболок, взял Летеня за руку:
– У них отлежишься. А я через полгода вернусь.
Летень вглядывался в его лицо, пытался понять.
