– Счастье и благоденствие подданных есть смысл царства, – сказал Ознобиша. – Так заповедал ещё славный Эрелис, первый этого имени и предок моего государя.
– Люди связывают немало надежд с именем Эрелиса Пятого, восприемника былого величия. А дети Владычицы видят в тебе брата, который их не оставит.
Ознобише сжала сердце тоска. Почти как в разговоре с Галухой возле бутырки. Вот они, тягостные испытания райцы!
– Без сомнения, мораничи обретут у ступеней трона милость и справедливость, достойную славных государей былого… – Ознобиша знал: его дальнейшие слова жрецу опять не понравятся, но сказал всё равно: – Как и верные иных Богов, правящих Андархайной.
– Такое рвение к вере тебе преподали в котле? – помолчав, спросил Люторад.
– Мне преподали служение истине и верность господину. Советник пребывает вне племени, где родилось тело, вне веры, воспитавшей дух. Праведные цари признаю́т множество поклонений. Так ведётся ещё с древних войн, когда союзные народы молились врозь, а в битву шли вместе.
Люторад ответил с безупречной любезностью, не выдав разочарования:
– Быть может, правление в Шегардае наведёт третьего сына на благотворные размышления. Тем более что нынешний предстоятель воистину свят.
Царевич Гайдияр опрокинул последний кубок и встал. Поправил налатник. Стёр улыбку, вновь становясь суровым Площадником. В чертоге сразу стихли все голоса.
– Веселись, великий брат, а меня дело ждёт.
Эрелис учтиво ответил:
– Удачи тебе, славный брат, отважный хранитель спокойствия.
Гайдияр попрощался малым обычаем, коснувшись рукой ковра. Провожаемый поклонами знати, миновал растоптанного Галуху, не посмотрев. Когда закрылась дверь, тот медленно опустил дудку. Дрожащие пальцы, пустой взгляд. Ознобиша много раз видел страх, но не такой. Это была уже-не-жизнь утки, которой хозяин завёл крыло за крыло и поднял тяжёлый косарь. «А я ему помочь думал…»
– Отдохни, добрый гудила, – сказал Эрелис. – Освежись угощением и питьём.
Галуха попытался сесть. Залубеневшие колени сперва не хотели сгибаться, потом подломились. В палате возобновились разговоры и смех. Ознобиша повернулся к Лютораду:
– Да пошлёт Владычица доброму старцу ради нас ещё много земных лет. Мы надеемся, благословивший первый крик государя благословит и его рождение как правителя.
– Истинные слова. Многие оставили предубеждения, встретившись со святым.
«Благой дедушка всегда стоял за обиженных, не спрашивая о вере…» Ознобиша сотворил знак Правосудной:
– Кому судить о святости, как не тебе, достойный сын Краснопева! В Чёрной Пятери, уходя на орудье, ищут правду духа в молельне во имя твоего отца. И тебе прочат высокое место под рукою Владычицы.
Они поклонились один другому. Лютораду улыбалась гостеприимная Коршаковна. Молодой жрец вернулся к ней и к Эрелису.
– Люди говорят, шегардайский храм славен хвалами, – припомнил царевич. – Не доведётся ли нам услышать песнь веры из тех, что любезны благому предстоятелю?
Люторад задумался на несколько мгновений.
– Если таково твоё желание, государь, позволь возгласить одну, достигшую нас недавно, – сказал он затем. – Я, в духовной слепоте, полагаю её слишком вольной и мирской… это как бы не совсем даже хвала… но мудрый предстоятель снисходительно усматривает в ней пользу. Кроме того, она здесь многих порадует, ибо пришла из воинского пути.
Говоря так, Люторад с улыбкой поклонился Коршаковне, ведать не ведая, как встрепенулся у него за спиной Ознобиша. «Сквара! Братейка!»
Люторад запел верным голосом, обязанным упорным занятиям много больше, чем природному дару.
К должной поре плодоносит любой посев…
Если живых постигает всевышний гнев,
Кто-то припомнит, всегда ли был прям и прав,
А у другого лишь станет чернее нрав.
Кто-то последним куском накормит сирот,
Ибо иначе кусок не полезет в рот,
Чья-то, напротив, в кулак сожмётся рука:
Выпросишь у такого только пинка.
Гонят оборвышей прочь от сытых палат,
Будто в случившемся кто из них виноват.
Будто в два раза полнее станет лабаз,
Если не видеть голодных сиротских глаз…
Ознобиша понял, почему Люторад избрал именно эту «вольную и мирскую» хвалу. Она просто была несравнимо краше других. И словами, и голосницей. А ещё, послушав её, хотелось творить добро. «Осуждай меня сколько хочешь, строгий Цепир. Я прав…»
Что́ твоя сила, кулачный боец честной,
Если ты за бессильных не встал стеной?
Если жестоких обидчиков бедноты
Кто-то другой разогнал – почему не ты?
Жрец, оглянись! Вот оборвыш мимо прошёл.
Лоб хоть совсем расшиби о храмовый пол,
К Небу на крыльях молитв не взмоет душа,
Если осталась пустой ладонь малыша.
Каждый в урочный свой час шагнёт за черту.
Сделает шаг, трепеща на Звёздном мосту.
Вот когда праздное золото сундуков
Душу закрепостит прочнее оков!
Если ж чужой не была чужая беда,
Слёзы убогих точились не как вода,
Сколько бы тяжких грехов ни начислил жрец,
Смех и свобода спасённых – тебе венец!
– Это уже не первая достойная хвала, обретённая в Чёрной Пятери, – довершил Люторад. – Наш добрый друг, великий котляр, поистине достоин прославления. Он учит детей воинского пути служить престолу не только вооружённой рукой, но и словом.
Ознобиша перебрался поближе к Эрелису и Эльбиз. Царский выход длился.
Тремя днями позже Ознобиша стоял на выскирегском привозе. Время вернулось! Фыркали, чуя снег вдалеке, запряжённые оботуры. Купец Калита в сопровождении писаря обходил поезд. Проверял перед дорогой товары, телеги, людей. Прямо у колёс крутились пронырливые мезоньки. Чего не выпросят – украдут в суете. Ознобиша и Галуха приглядывали, как грузили в оболок расписной короб. Нетяжёлый, но довольно объёмистый.
– Ты куда теперь, наставник? Может, всё же постучишься в Невдаху?
Игрец зябко кутался в шубу, хотя до морозных мест ехать было ещё полдня.
– Нет уж, – пробормотал он, глядя в сторону. – Хватит с меня котла.
«И от праведных куда бы подале, – добавил про себя Ознобиша. – Мыслил из рук хлебушка поклевать, самого чуть не склюнули…» Галуха подтвердил его мысли:
– Думаю, пока в Шегардай. А там, глядишь, была не была, с кощеями за море.
– Говорят, в Аррантиаду стали переселяться богатые, – кивнул Ознобиша. – Найдётся кому твоё искусство вознаградить.
Галуха вдруг спросил его:
– А тебе у твоего царевича надёжно живётся?
«Эрелис взрослел вдали от дворцов. Он видел смерть и чтит павших ради него. Он говорит, знатные без простолюдья – голова, лишённая плеч…»
