– Сам чего ради с Ялмаком держишься? Не боишься?
Крыло пожал плечами. В расписном чехле тихо отозвались струны.
– Я-то загусельщик. Меня всякий воевода приветить рад.
– А другие с ним почему?
– Люди сильного вожака любят.
Сердце дрогнуло. В словах Крыла звучала страшная правда. «Атя говорил… в силу войти, чтобы послушали…» Светел надменно кивнул:
– Сильный, значит. Однажды посильнее найдёт.
– Вот как? Слышали вы, дикомыты, про андархский котёл?
Светел поперхнулся, успел вообразить Лишень-Раза то ли кровным братом, то ли клятым врагом Ветра.
– Что?..
– Котёл, говорю. Заберут иного мальца, а года через три свою же семью карать посылают.
«Это тут при чём?..»
– Ну… слышали…
– И малец охотой идёт. И карает. А ведь тоже семьян любил. Не задумывался ты почему?
Светел успел напрочь забыть, с чего пошёл разговор. Перед глазами встал Сквара, крадущийся в ночи через спускные пруды Твёржи. Блеск ножа… Вспышка разметала злое видение.
– Врут всё!
– Не врут. Каждый в рот глядит тому, кто сильней. Вот Ялмак…
Светел зарычал:
– Брат не станет!
– Какой брат?.. – опешил Крыло. – Чего не станет?
– У меня котляры брата свели. Старшего. Не станет он, говорю! А я витязем поднимусь! Я твоего Ялмака!..
И расправил плечи, разом ощутив в них сотни выгнутых лыж. Расколотые бревешки. Перекладину, тяжёлую пешню и даже мешок для кулачного битья, хранимый в дальнем амбаре. «А не забоюсь вот!»
Крыло смотрел чуть не с жалостью:
– Ты знаешь хоть, за что его так зовут?
– Кого?..
– Лишень-Раза.
– Не знаю и…
– За то, ребя́тище, что ему второй удар не потребен.
Повернулся, шагнул прочь. Светел тотчас вновь стал мальчишкой. Своевольником, отвергающим терпеливое увещание взрослых. Негодным отбоишем. Пришлось делать усилие, прижимать спесь.
– Погоди… Гусли-то поучишь на колено брать?
Крыло оглянулся через плечо:
– Поучить можно, ан времени жаль. Всё равно толку не будет.
– Это почему?..
Светел ждал нового поношения своей ершеватости, но услышал:
– У тебя, малец, руки-сковородники, ухо деревянное, голосом и вовсе телега. А туда же, на люди лезешь песни играть.
Светела обдало жаром.
– Я…
– Вернёшься в деревню, ступай девкам на посиделках бренчать. И на большее не посягай, не твоя это забота. Рукодельному промыслу учён?
– Ну…
– Вот и ступай займись, а гусли другим оставь, тебе же меньше обиды. С этим родиться надо, отроча. Чего под шкурой нет, к шкуре не пришьёшь.
– Я ремесло тоже не с колыбели постиг, – упрямо пробормотал Светел. – Не на торгу прикупил. Выучусь!
Крыло смотрел на взъерошенного паренька с жалостью. Как на увечного, страдающего от собственной дури.
– Одним Боги дают, другим только показывают… а те и рады обманываться. Беги, дитятко, недосуг мне с тобой.
Кугиклы
Когда Светел вернулся к Кайтару, чернокосой нигде не было видно. Зато с молодым сегдинцем стоял и разговаривал человек, которого Светел сразу узнал. Хотя не видел очень давно. С Житой Росточи.
– Здравствуй, дядя Поливан.
Тот не поспешил отвечать. Нахмурился, пригляделся. Взрослому пять лет – что вчера; разве седины в бороде прибудет да морщин по щекам. Те же пять годков маленького мальчонку так вытянут и перекроят, что узнать невозможно. Гнездарь сощурился на поясок Светела, на строчённые цветными нитками валенки… Вдруг утратил всю важность, как будто даже стал ниже ростом, всплеснул руками, захлопотал:
– Пеньков сын никак?.. Ишь вырос! – Пригнулся, показал: – Во-от таков был! Под стол пешком! А теперь! Небось на девок заглядываешься?
Светела будто строгий бабкин перст в спину тыкал. Улыбнись, поклонись, за память поблагодари!.. Он стоял молча, прямо. Смотрел, как бегали у Поливана глаза.
Гнездарь кашлянул, потёр спинку носа.
– Что кобель твой… Зыка вроде? Гоит ещё?
– Спасибо, дядя Поливан, – ровным голосом проговорил Светел. – Живой Зыка. Сюда санки доставил.
«Только атю на костёр снесли. Год спустя…»
Поливан кивнул, потоптался:
– А моего Бурого волки съели.
«Ты его им бросил, поди, как нас тогда котлярам…»
Гнездарь мельком глянул на Светела, снова отвёл глаза:
– Дочка вот наспе́ла. Женихи в ворота стучатся.
«Мне ты зачем про это сказываешь, дядя Поливан? Я под твоими воротами ничего не забыл. Мне брата искать. А нет, всё равно бы в Ишуткином дворе вечеровал. Ну… или у той чёрненькой. Не у тебя…»
Его забирала тоска, он знай думал, как бы отделаться от Поливана да ноги прочь унести. Даже не сообразил сперва, что́ пустило мороз по плечам и спине. Потом ветер снова дохнул с нужной стороны. В отдалении, за блестящими от мороси кожаными горбами рядов, ворковали кугиклы.
…Лишь миг спустя, уже прыгая через растяжки шатров, Опёнок начал смекать, куда, за какой морокой бежит. Не верил же взабыль, будто Сквара, вырвавшись от мучителей, одолел всё Левобережье, Светынь пересёк… и вместо Твёржи притёк зачем-то сюда? Вот уж глупость!
А ноги знай всё проворнее сягали по утоптанному песку. Что, если…
Душа чуда не дозвалась. Кугиклы пели бабьим уставом. Совсем не по-Сквариному. Сердце сникло, придавленное ледяной глыбой.
Светел всё-таки сделал шаг и ещё, совсем медленно.
От влажной стенки шатра исходил лёгкий парок. Внутри рдела жаровня. Там двигались люди. Говорили, пели, смеялись, пахло съестным. Замужняя дочь пришла к отцу-матери. Вспоминали старые времена, родительскую деревню. Женщины играли вдвоём, словно беседовали. Гукали в цевки, ладно подхватывали голосами, как велось прежде Беды.
Слушать чужую радость показалось сродни воровству. Светел повернулся, понурил голову, хотел идти прочь.
Сзади зашуршало. Из шатра выскочил проворный серенький мальчик. Скрылся в сумерках, вернулся со свёртком, юркнул в шатёр. Почти сразу песня разладилась.
– Вот взяла на го́ре себе! – сорвался женский голос.
Внятно долетел шлепок подзатыльника. Мальчик выскочил снова. Унёс растрёпанный свёрток, бегом доставил другой. Светел опустился на корточки. Постепенно в шатре вновь затеплились весёлые разговоры, раздался смех. Задорно пискнула мизютка, степенным шмелём ответил подгудень…
