Ознобиша даже повеселел. Ступил на самый край, глянул в бездну. Мысленное начертание не подвело. Под ногами был дикий берег. Обломки ещё катились, исчезая в оттепельных сугробах.
– Раньше сюда приходили цари, – наплыл тихий голос сзади. – Владыки Андархайны любовались зрелищем, коему немного было равных на свете. Увитые зеленью громады утёсов, цветущий шиповник… солнце, дробящееся в бирюзе моря!.. А когда над островами вставала гроза, сами Боги шли приветствовать своих земных братьев… Как думаешь, дитя, однажды это вернётся?
Зяблик оглянулся. Причуды тепла и мороза оставили от некогда обширной палаты узкий проход. На границе, куда ещё достигал снаружи сумрачный свет, в чаще ледяных игл стоял Машкара. Ознобиша вежливо поклонился:
– Поздорову ли можешь, господин мой.
«Больно скоро с правежа отпустили. День до вечера обычно стоят…»
Уличный мудрец в ответ улыбнулся:
– Отошёл бы ты от края, малыш. Тебя крепко обидели, но, право, не настолько… Уж мне-то поверь.
– Я… – покраснел юный гнездарь. – Я капельник сшиб. Смотрел, куда упадёт!
Машкара задумчиво смотрел на него:
– Я о тебе слышал, маленький райца. Ты ведь с мирского пути котла прибыл?
– Верно, господин. Из Невдахи.
– Кое-кто говорит, ты единственный донёс чашу с водой. Как тебе удалось?
Думать о чём-либо, кроме услышанного от Гайдияра, оказалось неожиданно больно. Какой смысл во всём, какой толк?
– Мне учитель Дыр… Дирумгартимдех велел по дощечке с блюдом пройти, не то палкой прибьёт. Сказал, всей Невдахе срам станется. Я и прошёл.
Машкара выслушал, кивнул, улыбнулся:
– Ты рассеян, малыш. Ты рассказал о том, что́ совершил. А я спросил – как.
Ознобиша вскинул голову. Кто бы ждал подобных вопросов от человека со славой выскирегского сумасброда! Впрочем, Машкара не выпытывал никаких тайн.
– Я призвал на помощь святого лекаря Аревелка, что среди битвы вправлял выпавшие кишки. Позже раненый чуть снова не умер, от смеха, когда целитель спросил, против кого бились. Вот каким даром сосредоточения наделила его Владычица! Я вспомнил праведника, чтобы окутаться его тенью.
Он было вспыхнул, увлёкся, но тут же вновь навалилось: «Вот именно. Явитесь, Игай Кладеный да Койран Легчёный…»
– Ты удивляешь меня, – медленно проговорил Машкара. – Если вас учили нацеливать разум, подобно Аревелку, ты должен помнить, что стрелы, свистевшие над его головой, летели с правого берега. Твой выговор… Каким образом ты оказался в котле?
Ознобиша дерзко ответил:
– Мой господин уже не первый, кто сегодня прислушался к речи этого райцы. Достойный обитатель дворца при мне мечтал продолжить Ойдригову войну, а сам тоже не мог отличить дикомыта от гнездаря.
– Ты уверен, что третий наследник умеет их различать?
Ознобиша насторожился, опустил глаза. Если Машкара вздумал проверить, не начнёт ли он болтать об Эрелисе, то не на такого напал.
– Мой государь лучше всех постиг северный край, которым рождён править.
Андарх тихо рассмеялся. «Кем ты был? – вдруг задумался Ознобиша. – Прежде, чем зачудиться умом и превратиться в Машкару? Воином? Жрецом сгинувшего Бога? Владетелем, в одночасье утратившим подданных и семью?..»
А тот продолжал, всё более смущая выученика Невдахи:
– Отпрыск смелого Эдарга превыше кривотолков, малыш. Вот что! Затверди-ка несколько имён: эти люди не обманут, если тебе понадобится помощь или совет.
Ознобишу последнее время не поучал только ленивый.
– Мой господин слишком добр…
– Так слушай, желторотый птенец котла. Захочешь перемолвиться с верными людьми, ступай в кружало к Харлану Пакше или разыщи Цепира, доверенного райцу владыки.
«Цепира…»
– Они сами прошли котёл и отлично знают, каково служение начинать. Ну, мне пора: друзья нашли в судебне очередной узел, могущий оказаться облыжным. И ты беги, маленький райца, не то хозяин искать пустится. Дорогу найдёшь?
Это было уж слишком. Ознобиша ответил за всю Чёрную Пятерь:
– Мой господин сведущ в путях котла. Не думает ли он, будто нас стали хуже учить?
На самом деле пути котла были запутанны и темны. Торопясь вдоль нитей ве́щей берёсты, Ознобиша о чём только не передумал. «Цепир, Харлан… Теперь и меня?!» Всё тело сжималось, ужас то подкатывал волнами, то чуть отступал. Ко времени, когда впереди показалась знакомая дверь, Ознобиша твёрдо решил держаться подальше и от Машкары, и от «верных» людей.
А то не начали бы от Ветра поклоны передавать.
По счастью, вход снова охранял рыжебородый Сибир. Ознобиша кое-как выдавил улыбку, сунулся мимо него в дверь.
И… натолкнулся на вытянутую руку исполина.
– Погоди. Послушай сперва.
Ознобиша проворно отступил:
– Я не буду подслушивать у дверей государя!
Сибир схватил Ознобишу, притиснул ухом к тёмным доскам.
В покоях Эрелиса звучали напряжённые голоса. Брат с сестрой наседали на Невлина. Серьга и комнатные девки, кажется, прятались по углам.
– Это не урок царского вежества, а моя честь! Не хочу силой рваться мимо тебя, почтенный сын Сиге, но, во имя кипунов Воркуна… лучше ты отойди.
– Господину следует подождать хотя бы до завтра, – упрямился старый Трайгтрен. – Мы составим послание. Я сам его отнесу. Мы подберём убедительные слова…
– До завтра? – рычала Эльбиз. – Мы видели, что бывает, если опоздать на мгновение. Пропусти добром!
– Во имя Закатных скал!.. Дитя, ты толкуешь о вещах за пределами своего разумения. Царевнам Андархайны…
– Пристало кротко смотреть, как губится имя брата? Захочется людям служить тому, кто мог спасти и проспал?
– Дитя, ты не способна понять…
– Пропусти!
– Они сделали это с моим человеком, – вновь подал голос Эрелис. – Значит, сделали со мной. Не вынуждай оскорблять твою седину!
Сибир открыл дверь. Неодолимой рукой втолкнул Ознобишу в чертог.
Перед глазами возникли складки вытертой парчи. Спина Невлина, прижатого к самому выходу. Против старого вельможи плечом к плечу стояли царята. Суровые, свирепые, сейчас в бой! Эрелис – в шитом кафтане, как для Правомерной Палаты. Только пояс оттягивали ножны. Простые, исцарапанные… оттого нешуточно кровожадные. У Эльбиз висела с плеч жемчужная ферезея. Косо запахнутая, не скрывающая боевого ножа.
И оба пылали золотым царским огнём. Ничего прекраснее и страшнее Ознобиша в жизни не видел.
Мгновение минуло. Невлин оглянулся. Царята уставились круглыми глазами, как на оживший маньяк.
