– Сказал же, не ведает его и ведать не хочет!
Машкара вытащил из поясного кармашка непочатую це́ру. Принялся чертить по гладкому воску, срисовывать полюбившийся узел.
– К Утешке этому присмотреться бы. Вдруг правда сын.
– Ты, что ли, присматриваться собрался? Своих перечти!
– Мать спросили бы…
– Кокуре чужак без надобности. Помощника справного вы́холил, а это кто? Подворник и есть. Скита́ла бездельный. Только нажитое губить.
– Такого прими, а он лихой рукой…
Хадуг сел поудобнее. Взял кружку, окунул нос в завитки горячего пара…
В этот миг случилось непоправимое. С раската донёсся кошачий призыв, звеневший такой мощью и страстью, что наследница благородных кровей растеряла остатки достоинства. Вывернулась из-под хозяйской руки, только хвост мелькнул! Шастнула между сапогами порядчиков. Саданула когтями слишком проворную пятерню. Эрелис дёрнулся было с кресла, но жёсткие пальцы Невлина впились в плечо. Шегардайский царевич остался сидеть, красный, взмокший, пристыженный.
Ликующее многоголосое «Ау-у-у!» взорвалось драчливым бесчинием, укатилось за пределы раската…
Хадуг спрятал усмешку в вороте охабня. Кивнул райце. Советник подошёл, остановился против ответчика:
– Как очищаться будешь, безродный?
Вязень дёрнул спутанными руками, прошамкал:
– Не без роду я, добрый господин… в людях рекусь…
Царедворец, суровый, бесстрастный, покачал головой:
– Не о том спрашиваю. Как правиться будешь?
– Как берёста на огне, – зарычал Гайдияр.
Вязень, жалкий, втянул голову в плечи.
– Твой нож был?
– Мой, господин… а порезал не я! Не я!..
– Видали сиротку, – скривил губы четвёртый царевич. – Спьяну бить – удалец, самого побили – младенец безвинный!
Пламя светильников начало казаться Эрелису слишком ярким. Он сощурился, нашёл взглядом седовласого чудака. Любитель узлов пропускал накалённые голоса мимо ушей. Вглядывался, подправлял рисунок, снятый на церу…
Поговаривали, будто сплетения древней сети таили облыжный узел. В камне вырезать можно, а из верёвки не совьёшь. Кто сыщет его – поймёт великую тайну. Люди на годы увлекались поисками, отчаивались, сходили с ума. Машкара был из числа самых упорных.
Советник обернулся к судье, тяжело опёрся на палку.
– Государь, – начал он с поклоном. – Твой достойный брат уже взял на допрос всех бывших о ту пору в кружале. Я был бы рад огласить имя убийцы, но каждый из этих людей клялся именем Справедливо Казнящей, что видел очень немногое. Скажи нам, следует ли привести их на пытку для подтверждения клятв?
Народ зашумел.
– При Аодхе своих на дыбу не поднимали, чтоб пришлого обелить…
– При добром Аодхе, если правды не дознавались, самого убитого виноватили. Всё лучше, чем распря.
– Убиенный ведь сирота был? Вот и дело с концом.
– Сирота, сирота, а кому служил!
– Гайдияр не смирится…
– Теперь, значит, доброму человеку в кружале не погулять?
– Опять кого спьяну убьют, а притомных на пытку?
– Ответчика вздёрнуть да покрепче тряхнуть!
– Не убивал я, – потерянно бормотал вязень. – Не убивал…
Старик Невлин привстал со скамеечки, поставленной, ради уважения к его летам, за креслом Эрелиса.
– Если бы ответчик привёл родню, несущую честное имя, добрая слава семьи могла бы его защитить, – на ухо пояснил он царевичу. – Люди согласились бы, что от сына достойного отца стоит ждать правды. Увы, этому юноше нечем подтвердить ни своё родство, ни свою безвиновность.
Эрелис так же тихо отмолвил:
– Почему государь не прикажет расспросить мать? Думается, она лучше всех поняла, сын пришёл или нет.
Где-то за раскатом, уже далеко, снова взвыли коты. Дрались за царицу.
– Жена следует воле мужа, – сказал Невлин. – Если муж по своему разумению ограждает дом, выстроенный его трудом и упорством, добрая жена может только смириться. Тут никому встревать не рука.
– Даже для спасения жизни?
– Мой государь… Былые наставники приучили тебя следовать чести и благородству. Ныне ты подошёл к науке правления, а она таит немало скорбей. Ты исполнился горечи, видя, как домохозяин отказывается укрыть незнакомца, ибо хранит свой дом от разлада. Представь же, чем иногда обрекается жертвовать правитель страны!
Эрелис упрямо пробормотал:
– Люди, знавшие моего отца, удостоверяют, как он боялся осудить на смерть без вины…
Царевич Хадуг поставил кружку. Разговоры немедленно стихли.
– Итак, – прошепелявил владыка. – Блюдя город, наш брат Гайдияр потерял смелого отрока, своего названого сына. Тяжкие улики указывают на шатущего человека, пойманного порядчиками, и, боюсь, другой истины нам уже не найти. Наш брат прав: кровь взывает к отмщению. Закон, живущий в этом чертоге, строгой мерой отмеривает убийцам. Однако превыше законов сияет правда милостивого правления, завещанная отцами. Нам следует оберегать всякую жизнь… особенно во времена, без того обильные скорбью утрат. Я ещё раз обращаю к тебе слово, добрый Кокура. Хочешь ли ты выкупить этого человека, чтобы взять его в дом?
Все обернулись к лакомщику. Оторвала голову от пола жена. Загорелся надеждой уцелевший глаз вязня…
Но Кока-с-соком был из тех гордецов, что не меняют решений. Даже тех, о которых, быть может, сами жалеют. Он твёрдо повторил:
– Нет, государь. Не знал я его никогда и знать не хочу.
Царевич помрачнел, спрятал руки в уютные рукава.
– Ума Скало не нажил! – долетело с раската.
– Сперва выяснил бы доконно, родной или нет. Вдруг всё-таки сын?
– А нет, после бы выставил потихоньку.
– Теперь вовек не узнает.
– Мать, бедная, глаза выплакала…
– Молодец, Кокура. Не захотел постилы во дворец до смерти таскать на выкуп бездельнику!
Эрелис разглядывал резную сеть, объявшую стены и потолок. Шмель прорвётся, муха застрянет…
Невлин вновь подал голос у него за плечом:
– Внемли, государь. Сейчас наш владыка произнесёт приговор. Отметил ли ты, как он разъяснил дело? Благородному Цепиру осталось лишь заглянуть в свою память, хранящую всю премудрость судебников. Ему нет нужды листать бессчётные книги, он и так помнит, как послужило истине то или иное уложение твоих праотцов. Скоро и у тебя будет свой райца, чтобы опираться на его знания, верша правый суд…
Хадуг выпростал руки. Потёр переносицу – и действительно обратился к советнику:
