Не в час молвил. Вот он, Порейка: мнётся, топчется, шапку терзает. Внятное слово хоть клещами тяни. Хорош женишок!
– Погодь! – сообразил вдруг большак. – Тебя кто напугал?
– Ну…
Порейка приподнял виноватую голову, быстро покосился на девок. Лигуй досадливо выхватил у Чаяны ширинку. Утёрся, в сердцах метнул наземь.
– Брысь! – Девок сдуло. Хозяин вновь насел на разведчика: – Сказывай толком!
– Как не забояться было, батюшка, – стал рассказывать Порейка. – Добрые люди с дороги бы отдохнули да по вехам дальше пошли. А эти мало что за ворота нейдут… Как полночь, костры смрадные возжигают! Галдят, поют не по-нашенски, аж волосы дыбом! В бубен гудят…
Вроде простые слова, но на краю зрения вспыхнуло зарево, пустились в пляс тени. Рука сама поползла к поясу, где рясами висели обереги: крохотный топорик, ножичек, ложечка… Лигуй сделал усилие, подбоченился. С усмешкой спросил:
– Государя зятя моего видел ли?
– Видел, – обрадовался Порейка. – Отрок ещё. Собой худенький, волосы пакляные… По гребню узорочному догадался.
«Отрок… – Думы трудно возвращались в прежнее, приятное русло. – Повяжу девкой недоросля, подомну, в моей воле будет ходить. И кто мне, царскому свояку, на купилище о пошлине заикнётся? А младшую…»
– Только ты, батюшка, сделай милость, дальше за ними лазутить иных посылай, – сказал вдруг Порейка. – Ты уж как хочешь, а не пойду я больше туда.
Хозяин сделался грозен:
– Перечить мне?
А у самого рука снова дёрнулась к оберегам.
– Не пойду, – упрямился парень. – Нечисто в Кижах! Повадились там… вставать да бродить, вот что!
Лигуй аж отступил на полшага.
…Ледяная рука легла на плечо, мелькнул чёрно-зелёный рукав…
Двор притих. Люди переглядывались. Все думали об одном. И Лигуевы чада, и прежние Бакунины домочадцы. Вслух говорилось только о злых дикомытах, натёкших через Светынь, но шила в мешке не утаишь. Как Лигуй ни скрытничал, правда точилась.
– Не баб старых пугаешь! – проскрипел он сквозь зубы. – Чем поклянёшься, что не лень свою покрываешь?
– А вот этими снегоступами! Коли вру, пусть изломятся, с места вовсе не пойдут! Только что я Кижами повернул, чую, будто бы идёт кто за мной. Снег мнёт, в шею дышит! Оглянусь – никого!
И Порейка наотмашь ударил перед собой воздух, гоня незримое зло.
– Всё, что ли? – мрачно спросил Лигуй. – Весь страх?
– То не страх, батюшка, полстраха, – был ответ. – Выскочил я из лесу, опушкой иду… вдруг сзади как заревёт, как застонет: у-у! Я смотреть, а по снегу пёрышко катится… чёрное… А только что не было! И птица не пролетала! Отколь среди пустого места взялось?
Парни начали пятиться. Бабы, какие высунулись в двери, живо попрятались. Многим были памятны россказни маяков про торг в Шегардае. Про пятерушечника Богобоя, похабника Мораны… в одну ночь ставшего Богумилом, исступлённым мораничем.
Люди горазды забавлять себя страхами. Покуда эти страхи – чужие. Покуда не выскакивают из-под ног, не виснут на вороту!
Порейка понизил голос до шёпота:
– А ветер как затеял песню выть, ту самую, Ба… э-э… ну, песню нагальную. Сани белы лебеди, на дорогу выводи! Только тихо так, жалостно… Будто из-под земли!
У Лигуя померкло перед глазами. Чёрное, зелёное, кровавое вырастало из снега. Шло к нему. Тянуло мёртвые руки…
«В три шеи гнать злосчастье ходячее. Ещё не хватало, младшую за ненадобного! Чтобы всё добытое – меж пальцами водой утекло?..»
Порейка смекнул: зря взялся болтать. Поздно! Хозяин смотрел зверем, вчерашние дружки отступали, никто не хотел касаться его. Особенно те, с кем показывал пришлым людям подпоры в снегу, с кем вместе смотрел, как внизу смешно кувыркаются сани, люди, оботуры…
– Перо-то хоть на месте покинул? На погляд нам не подобрал?..
– В молодечную спать не приходи! С одеялом выкинем!
– Без приносов ворожейных обойдёмся…
Порей озирался, всплёскивал руками, как подбитая птаха:
– Я ж… Братцы! Я ж упредить!..
– Без упреждений хороши будем.
– За ворота ступай со всем, что в Кижах налипло!
Лигуй зябко передёрнул плечами. Зеленец в Ямищах был богат и желанен, но на грево не особенно щедр. Любой ветер напрочь сдувал туман, в одной рубахе среди двора долго не простоишь. Особенно после таких-то известий. От прикосновения ледяной руки нет заслона, кроме святого огня. Скорей светильники зажигать! Больше, ярче!.. Лигуй взбежал на крыльцо.
– Батюшка… – жалобно раздалось сзади.
Дверь бухнула, отсекла. Лигуй не оглянулся. Чего ради? Выгонят, значит быть по сему.
При виде грозного хозяина Удеса и дочки сразу вскочили. Молча стали смотреть, как он теплит Божью огнивенку.
Едва сел на красное место – с поклонами поднесли завтрак.
Против обыкновения, женское покорство не радовало. Хотелось придраться, швырнуть мису в стену. Хорошо бы и самим науку задать. Лигуй взял ложку, молча принялся есть.
Ничего не случилось.
Всё же бесталанный Порейка приволок из лесу налипший клок темноты. В этот день всё шло вкриво.
Замызганные трудники на ямах только поспевали ловить упущенные черпаки. Поднимали одну воду без дёгтя. Кое-как наполняли вонючей жижей ушаты. На полпути до отстойника незримая рука сбивала ушаты с хлудов. Чёрные девки бросались спасать дёготь, но совками много ли соберёшь?.. Пороть дур, без щады пороть! Чтоб сердце в ручки, в ножки ушло, проворства добавило!.. Хозяин самолично брался за плётку, но до вечера оберегов на его поясе знай прибывало.
Ночь не принесла облегчения.
Не растешили даже приятные мысли о скорой женитьбе. О тёплом, податливом теле ещё не старой вдовы. Всё нынче было отравлено, объятия казались опасными. Бабы в постели умеют разум отнять. Выведать тайное. Глянет Удеса ему в глаза, вдруг душу увидит?
Лигуй тяжело ворочался, полати скрипели.
«Может, лучше ей ненароком в яму дегтярную оступиться? В лес пойти да под деревом задремать?.. Аюшка молода, умишко цыплячий, живо моим золотом глаза да уши завесит…»
За стеной ещё не ложились. Сквозь брёвна, как с того света, доносилось тихое пение. Чаяна отпускала девичью волюшку, оплакивала, оставляла сестрице.
То, что вдова с дочерьми как будто тайком от него пытались блюсти свадебный чин, почему-то вконец смутило Лигуя. Он рывком сел. Зарычал, швырнул одеяло. Последний жирник ещё горел, бросая по углам тени.
Чёрные с зеленью…
До зуда хотелось грохнуть дверью, бешено опростоволосить Удесу. Сорвать зло. После – явить чади царапины от ногтей: «С ножом посягала!..» А как рассветёт, скорым шагом за Кижи! Размыкать по ветру Десибрата и всех, кто за тыном неведомо кому ворожит! Что они смогут, на коряжинских подушках возросшие? Головы долой! В самой глубокой и чёрной яме серебряный гребень похоронить!..
