– Робяты, никто тут не пробегал?
– А кого надоть-то?
– Не, никого не видели.
Не видели…
– Черт! – князь снова выругался и сплюнул. – Ну, надо ж так…
– Ничо, княже, – подойдя, попытался утешить тиун. – Посейчас рыбачков опросим… да город небольшой, вызнаем.
Довмонт лишь махнул рукой – не повезло, чего уж. Как там пословица? И на старуху бывает проруха. Иль не пословица, поговорка это. Не может ведь так быть, чтоб все всегда удавалось, вот и нынче – переигрывал князя неведомый враг. Правда, людей терял, но – переигрывал. Опять же – пока.
Опрос рыбаков, естественно, ничего не дал, да Игорь и не надеялся: уж слишком хорошо подготовился неведомый арбалетчик, слишком точно все просчитал. И человечка своего, быть может, специально подставил – чтоб и дело сделать, а потом – избавиться.
– Думаю, так и было, княже, – устало согласился Степан Иваныч. – Навряд ли лиходей о нашей засаде знал. Просто от слуги своего хотел избавиться. Убил бы тот отрока… тут же и свою бы смерть нашел. Мертвяка куда велишь деть?
– Денек-другой пусть на леднике поторчит. А ты там подсуетись, тиуне, со своим. Может, и признает кто?
– Может.
С ночи Довмонт так и не выспался. Не успел – позвали на вече. Молодой человек едва прилег, едва примостился плющить щекою подушку, как заглянул в опочивальню Гинтарс, начальник внутренней стражи. Сверкнул светлыми очами, виновато так улыбнулся:
– Не хочу показаться навязчивым, мой кунигас, однако… Однако – зовут.
Довмонт лениво потянулся:
– Куда еще? Вече?
– Так, княже.
Вече так вече, дело важное, ничего не попишешь, уж придется идти. Князь быстро встал, умылся из рукомойника, прогоняя остатки сна. Натянув рубаху, подошел к висевшему в простенке меж окнами большому серебряному зеркалу, всмотрелся, причесал частым гребнем щегольскую бородку и усы. Подмигнув сам себе, ухмыльнулся невольно – сейчас бы пиджачок, галстучек – да на заседание кафедры. Обсудить чью-нибудь заявленную на диссертационный совет тему, как всегда, важную, животрепещущую, типа эволюции подков в княжестве Рязанском в период с конца одиннадцатого века и до начала двенадцатого.
Псковское вече ныне собралось не на площади, а в специально выстроенных палатах с длинными лавками и столом для председательствующего – посадника, новгородского выкормыша Егора Ивановича Сыркова. Собрались малым составом, этаким советом – «пятьдесят золотых поясов». Знатнейшие из знатных, лучшие из лучших, самые из самых. Про себя Игорь именовал их – Совет Федерации: такие же толстомясые хари, палец в рот не клади!
При появлении князя – а он чуть припозднился, важность свою показывая – все встали, поклонились. Довмонт тоже поклонился в ответ, заняв отведенное ему место рядом с посланником, ставленником новгородским. Посадник, Егор Иванович, сидел по левую руку от Довмонта, по правую же – епископ Псковской и Изборский, Финоген, старичок желчный, но умный, сам себе на уме.
Что же касаемо собравшихся… Князь сразу же кивнул своим – тем, кто за Псков выступал, за вольности городские, за то, чтоб ни в чем «братцу старшему» не подчиняться. Вон они, по левому краю сидят оба-два: осанистый бородач с пристальным взглядом, боярин Козьма Никифорыч Косорыл, да рядом – друг его и князя – боярин Митрофан Окуньев, гордый, светлобородый, одетый в щегольской немецкий кафтан с золотыми пуговицами. Других представителей «псковской» партии – боярского сына Митри Лобзева да Окинфея Акулова, заморского гостя – на совете не было, чином не вышли.
Сперва, как принято было, обсудили местные, внутригородские дела. Опять же – самые важные, всего города и посада касавшиеся. Строить ли за счет городской казны новые стены да башни, или лучше сперва улицы замостить? Многие мостовые уж совсем прохудились да сгнили – и ходить страшно, и смотреть стыдно! По данному вопросу тут же послышались выкрики:
– На Ивановской улице грязь одна – стыд!
– Мостить, мостить надоть!
– Третьего дня на Хвостова крицу медную потеряли. Слетела с телеги в лужу – до сих пор не нашли!
– Искать лучше надо!
– Так я же говорю – мостить!
– А я говорю – стены! – Козьма Косорыл степенно поднялся на ноги и, поклонившись президиуму, испросил разрешения сказать.
– Говори, Козьма Никифорыч, – скривившись, покивал посадник. – Может, чего доброго скажешь?
Многие засмеялись, не всеми были любы псковские вольности, во все времена большинство людей не очень-то жаждет хоть какой-то ответственности. Пусть уж лучше «старший брат» за все отвечает! Или – великий князь Ярослав. Да и литовцы… да хоть немцы – лишь бы не самим!
Боярин Козьма откашлялся и пригладил бороду:
– Друже мой – его все вы знаете – Акинфей Окулов, торговый гость, намедни из Новгорода вернулся. Вернулся – и вести принес.
– А ну-ка, ну-ка, – язвительно усмехнулся посадник. – Как же, как же – всем нам очень уж интересно новгородские сплетни да слухи знать.
По правде говоря, Сырков не очень-то и хотел допускать Косорыла к слову. Не хотел, да отказать побоялся, слишком уж влиятелен был боярин, слишком богат да силен. К тому же веское слово боярина Козьмы нередко звучало и против новгородских врагов – немцев.
Подумав так, Игорь невольно улыбнулся. Надо же – немцы. Да не было еще такой нации, не сложилась. Были бранденбуржцы, саксонцы, баварцы и прочие. Друг друга мало того, что не жаловали, а и понимали-то через раз. К тому же в Тевтонском ордене кого только не было! Вся Европа, вот хоть Анри де Сен-Клера взять. Где-то теперь рыщет сей славный нормандский шевалье?
Вспомнив своего приятеля, Довмонт неожиданно для себя расчувствовался, забылся, словно солдат-первогодок на политзанятиях, да пропустил слова Косорыла… Услыхал лишь, как поднялся шум.
– Да мало ли против кого пороки?
– Что такое? – придя в себя, князь с живостью повернулся к епископу. – Чего все орут-то?
– Козьма молвил, де, строят новгородцы пороки изрядны!
«Монтажат большие стенобитные машины», – перевел про себя Игорь.
– Вот и спорят наши – супротив кого? Чьи стены новгородцы рушить собрались? Не псковские ли?
Боярин Косорыл между тем повысил голос:
– К тому же известно другу моему стало – отправили новгородцы посланцев ко великому князю Ярославу!
– О как!
– И – к племяннику его, переяславскому князю Димитрию!
– Немцев надо призвать! Немцев! – неожиданно завопил худой чернявый бояришко с рыжеватою трясущейся бородой и злобным взглядом. Офонасий Пархов, купцов рижских покровитель и друг.
– Немцев? Да ты в уме ли, боярин?
– А что такого? Отобьем новгородскую рать, потом и с немцами посчитаемся!
