– У вас, новгородцев, вече сильно. Вот и мы тут сейчас устроим вече. Поглядим, кто тебя поддержит, а кто – Довмонта Псковского?
– Ха! Псковского… – Юрий нехорошо ухмыльнулся, явно не считая литвина законным псковским князем.
Эх… двинуть бы ему промеж глаз! Прямо по наглой морде, помечтал Довмонт-Игорь, глаза прикрыв… Слышал, как многие именно его поддержали… Не в том, конечно, чтоб морду наглому князю набить, а в том, чтоб сначала рыцарское войско в Раковоре… если и не разбить, так хотя запереть осадой. А уж потом можно и подумать насчет Ревеля-Колывани.
Большинством голосов победила точка зрения псковского защитника-князя. Еще бы… Новгородцы-то понятно, в свою дуду дудели… но ведь и обо всех остальных тоже думать нужно. И об общей безопасности – того паче. Не тот противник рыцари, кого можно с нахрапа взять.
– Да не так их и много, данов-рыцарей, – уходя, бурчал себе под нос князь Юрий. – Тем более немцы им помогать не станут – не зря ведь крест целовали, клялись.
Посадник, Михаил Федорович, лишь хмыкнул:
– Ой, не верю я немцам, княже! Ой, не верю! Мало они нас обманывали-то, а?
* * *
У каждого воеводы, у каждого боярина в лагере псковичей, вытянувшемся подальше всех прочих от реки, на самой опушке густого смешанного леса, был свой шатер. У кого поскромней, у кого – побогаче, но самый скромный – у князя. Обычный походный шатер – палатка с развевающимся флагом-гербом – златой на лазоревом поле подковою. Самый же богатый шатрище, ясно, у кого – у боярина Собакина, Гюряты Степаныча. У него и обоз большой самый… Туда Довмонт пленных эстов отправил, велел стражей приставить, следить да подкармливать. Боярин зубами скрипнул, однако же отказать – не отказал. Может, просто побоялся спорить, а, может, все же испытывал благодарность за собственное от вражеской стрелы спасение. Как бы то ни было, а взял Собакин пленников, исполнил приказ княжий.
Однако ж вечером Довмонта в шатер свой не пригласил… впрочем, никого не пригласил Гюрята Собакин. Он наособицу, сам с собой, любил гулять, с клевретами верными да подпевалами-льстецами. Вот и неслось на весь лагерь:
– Слава нашему родному Гюряте Степанычу!
– Ох, Гюрята Степаныч! Ты один – наша надежа и опора. Побольше б таких во Пскове людей.
Таковые слова хорошо были слышны в соседнем шатре – тоже боярском, но куда скромнее. Впрочем, на собакинские славословия там не обращали внимания, не прислушивались. Там другая игра шла.
Хозяин шатра сидел спиной к жаровне, к углям, так что не видно было лица, да и вообще в шатре было темновато. Перед ним, поминутно кланяясь и зажав снятую шапку в руке, стоял невысокий воин. Обычное крестьянское лицо, борода клочками, поверх короткой кольчужки – овчина мехом наверх. На поясе, однако же, не простой тесак – меч! Видать, трофей… или подарок. Однако ж кто бы мог простолюдину столь дорогой подарок преподнести? Гм, гм – меч… Не по Сеньке шапка!
– Подойди, Дементий, возьми… – милостиво кивнув, боярин протянул воину некий весьма необычный предмет, в котором опытный взгляд признал бы рукоять рыцарского меча с серебряным крестом на самом навершье. Верно, из Палестины тот крест, а в полой рукоятке – мощи какого-нибудь почитаемого святого.
– Покажешь это любому рыцарю. Тебя проведут к магистру или к одному из комтуров. Расскажешь, сколько воинов, кто командует и все то, что магистр или комтур спросит. Потом вернешься сюда, все так же незаметно, лесом. Все понял, Дементий?
– Понял, мой господин! – воин низко поклонился и сунул рукоять меча за пояс.
– Смотри, не потеряй. И помни – уже очень скоро ждет тебя награда! Когда рыцари явятся во Псков, ты будешь назначен тысяцким.
– Тысяцким! – счастливо ахнул Дементий. – Но, господине… я же…
– Не боярского рода, хочешь сказать? Это ничего. В Новгороде, чай, не все бояре в тысяцких. Верь – так и будет, Дементий! А теперь – ступай, и да пошлет Господь тебе удачу.
Выпроводив ратника, хозяин шатра вальяжно вытянул ноги и потянулся к походному столику, где стоял невысокий кувшинец с вином. На поясе боярина глухо звякнули серебристые бляшки, украшенные затейливой арабской вязью.
* * *
Никодим-рядович, обычный подмастерье, а ныне – доблестный воин батюшки боярина Гюряты Степаныча, задумал починить прохудившийся бочонок. В рассохшемся бочонке хранилось сало, нынче привлекавшее своим аппетитным запахом всякую живность, в основном – ворон. Наглые птицы так и вились над шалашом, а, скорее, просто навесом из лапника, который Никодим делил с еще одним ратником, Ивановым Карасем, большим любителем поспать, к слову. Вечерело, и приятели развели рядом с навесом небольшой костерок. Все, как надо, сладили – расчистили от снега землю, притащили из лесу хвороста. Как все. Хоть и не шибко-то большой морозец нынче стоял, а все ж замерзать как-то не очень хотелось. С костерком же ночлег в чужом недобром краю казался куда как уютнее, и костерков таких вокруг горело – множество, ибо кругом рос густой лес, и дровишек, слава богу, хватало.
Напарник, Иванов Карась, храпел так, что временами казалось, будто это именно его могучий храп прижимает к земле хиленькое оранжево-желтое пламя, что, конечно же, вряд ли соответствовало действительности. Осуждающе покачав головой, Никодим осмотрел бочонок и причмокнул губами. Однако не так ведь и трудно починить! Обруч только новый сплести взамен старого. Запросто: ольхи неподалеку, у леса – целые заросли. Тем более еще и не начинало темнеть, хоть тусклое зимнее солнышко и подмигивало из-за кучевых облаков над дальним лесом. Маленький оранжевый шарик уже цеплялся за вершины деревьев, и надо было поторапливаться – с наступлением темноты Довмонт-князь удваивал караулы, так, что к ольховнику уже нельзя будет подойти, без риска словить стрелу или сулицу.
Поставив бочонок поближе к безмятежно храпящему сотоварищу, молодой воин поднялся на ноги и, швырнув в костер побольше хвороста, поспешно зашагал к реке. Именно там и росла ольха, в количестве просто неимоверном.
Добравшись до заветных зарослей, Никодим вытащил нож… и вдруг замер, увидав, как кто-то из воинов, таясь, пробирается по льду реки! Незнакомец шел именно что таясь, воровски. Не по натоптанной водоносами-ратниками тропинке шагал, взял куда круче, пробираясь той же ольхою, зарослями. Небось, не думал, что кто-то заметит, и все же – оглядывался. Вот и сейчас оглянулся…
Прищурился Никодим – узнал!
Аж присел, хлопнул себя по армячку руками:
– Ох, епстать! Это ж никак Дементий-слуга! Ну, точно – он! Что же воевода-то его, боярин…
Чьи-то шаги послышались вдруг прямо за спиною Никодима. Легкие такие шаги, крадущиеся…
Выхватив тесак, ратник резко повернулся… и растерянно сунул свое орудие обратно в ножны, поклонился, узнав того самого боярина, воеводу, чей холоп Дементий сейчас куда-то подался, похоже, задумал сбежать!
– Тсс! – кивнув, боярин прижал к тонким губам указательный палец. – Я, паря, давно за чертом этим присматриваю. Мыслю – перебежчик он.
