– Ежели он до ракитника добежит, так и не успеют…
– Ой, гляди-гляди!
Беглеца, наконец, заметили. Полетели вдогонку бегущему стрелы. А тот, молодец, рвался к ракитнику со всех ног! Единственное спасение, и то – только на время. Потом-то все одно – замерзать.
Тем не менее невольник уходил… уже не достать было стрелою, спрятался в густых зарослях, укрылся… Впрочем, тут же к ракитнику с гиканьем поскакали трое!
– А ну – туда! – сжала губы разбойница. – Туда все – живо! Поможем бедолаге, ага…
Сечи никакой не случилось. Завидев разбойных, всадники бросились обратно к каравану, уже показавшему свой хвост где-то далеко на излучине. Беглец же…
– Здесь, здесь он где-то. В кустах прячется. Ищите лучше, ага…
– Да вот же он, госпожа наша!
– Ой… – спрыгнув с коня, Рогнеда всплеснула в ладоши. – Малой-то какой. Совсем еще отроче. Ты кто такой-то? Что-что? Альбре-ехт… Так ты немец!
Обернувшись, атаманша махнула рукой:
– Давайте-ка его на коня. Да плащом накройте, вон, дрожит весь. Тоже мне – Альбрехт… ага.
Глава 6
Стоял конец апреля, и мокрая весна постепенно уступала свои права близкому лету. Уже отбежали ручьи, и снег почти весь растаял, лишь в лесах да по урочищам еще лежали черные сжавшиеся сугробы. Постепенно просыхали дороги, тем более что последние дни выдались теплыми, солнечными. Вымахала почти в полный рост молодая травка, покрылись зеленью луга, и серебристые соцветия пастушьей сумки щекотали вымя коров, уже выгнанных на выпасы.
– Но! Но, Горька, куды? Куды, задерит твою рога!
Юный пастушок Фимка дело свое знал. Тощий, с копною белобрысых волос и большими серовато-зелеными глазами, восторженно смотрящими на мир, к тринадцати годам отрок уже зарекомендовал себя, как человек, которому можно спокойно доверить стадо. Вот и выбрали парня в пастухи на сельском сходе… В пастухи! Не в подпаски, в подпасках у Фимки нынче был братец двоюродный, малолетний Левка по прозвищу Короед. Потому как всегда что-то жевал, а в голодное время – и древесной корою не брезговал.
– А ну, Горька, псс!
Щелкнув кнутом, парнишка подбежал к черной, с белыми пятнами, буренке и ласково погладил коровушку по холке. Приговаривал вполголоса, протяжно этак, будто песню пел:
– Не ходи, Горюшка, к лесу. Там овраг – ноги переломаешь. И травы вкусной там нет, а вот волк – оченно даже запросто. Выскочит, зубами – щелк!
Про волков Фимка, конечно, приврал – в перелеске их давно уже не водилось, боярина Гюряты Степаныча охотнички повывели всех, стрелами да рогатинами побили. Шкуры кому на плащ пошли, кому на шапку, а кому – и на полушубок. Всем хорошо. Охотникам – обновка да слава, а деревенские от волков избавились.
Ромашкино – деревня большая, в семь дворов, и в каждом дворе человек по тридцать живало. Хорошо, весело! Людей много, ежели что – в трудную минуту друг другу помогут. Коров держали, овец да коз, ну и лошади были – для возов, а пуще того – для запашки. Сейчас еще не пахали – рано. Здесь север все-таки, земли немецкие рядом, море Варяжское. Еще не просохла, не нагрелась землица, да и снег по межам лежал. Ноздреватый такой, серый, тяжелый.
Из всех деревень боярина Собакина Ромашкино – самая большая, и ромашкинские крестьяне-смерды самыми зажиточными считались… да и были бы, кабы боярин по семь шкур не драл! Его землица, чего ж… Оброк плати, да отрабатывай на барской запашке барщину. И все ж ромашкинские не жаловались, жили себе. Овес, рожь сеяли да лен, еще и промыслами занимались – бортничали, охотились, рыбку ловили, а недавно в Черном урочище смолокурню завели. Били челом боярину – тот разрешил, правда, долю потребовал изрядную, мироед чертов! Тут уж ничего не поделать, нет земли без боярина… хотя в старые-то времена, говорят, были. Старики помнят, когда еще и заливные луга и выгоны – все деревенским принадлежало… Ныне же осталось только два выгона, за все остальное – плати.
Щелкнул Фимка бичом, отогнал коровенок от леса да уселся в траву на пригорке, привалившись спиной к шершавому стволу старой березы, высоченной, с корявыми ветками, еще не тронутыми первой листвой. Почки уже набухли и вот-вот должны были показаться листочки… но пока еще не было. Впрочем, скоро уже – день-два и…
Удобное место было под березой, высокое, сухое. Все стадо как на ладони – видно. Да не только стадо – и нераспаханное еще поле, и дорогу, и – чуть левее – ростки озимых. Солнышко припекало славно, почти как летом, однако ветерок-то еще холодненький дул. С немецкой стороны, с моря.
Плыли по бледно-синему небу белые кучерявые облака, щекотали Фимкины щеки длинные стебли таволги, а прямо над головой долбил ствол березы дятел. Славно! Перекусить бы еще… Пора бы!
Прищурив глаза, отрок глянул на солнышко. Да, пора бы уж Левке вернуться. С утра еще побежал малый в деревню, чего-нибудь взять поснедать. Лепешку черствую, да может, старшие братовья на зорьке рыбу поймали. Рыбу бы хорошо! Налима или щучку… да можно и окушков, даром что костлявые. Разложили с Левкой костерок, напекли бы рыбех на углях. Еще б соли бы… Ну, это уж мечтания.
Да где же Левка-то? Что-то припозднился брат. Не свалился ли по пути в овраг? Там есть такой, коварный…
Решительно поднявшись на ноги, отрок сунул за пояс хлыст и побежал к шалашику, где, быстро намотав онучи, надел на ноги лапти. По лесу-то, по сучьям босым не побегаешь. Да и змеи, говорят, просыпаться начали.
В лесу оказалось зябко, и Фимка тут же продрог, пожалев, что не накинул на плечи армячок. Уж не вспотел бы! Кое-где еще лежал снег, солнечные лучи его не трогали, предпочитая весело прыгать по вершинам высоких сосен и елей. Рядом, в орешнике, перекликались грачи, а где-то в глубине леса гулко куковала кукушка.
Вот и овраг, тот самый, коварный…
– Эй, Левка! – громко позвал пастушок.
Никакого ответа не последовало. Значит, не пришел еще парнишка, припозднился.
– Вот ведь, лентяй, – Фимка недовольно хмыкнул. – Я бы на его месте так бегом бежал бы!
Почему-то так и представилось, будто младший братец принесет с собой рыбу. Может, даже достанет и соль… возьмет щепоточку незаметненько – хватило б надолго. Хватило б, ага. Принесет Левка соль, как же! Нет, уж тут самому надобно. Пожарить рыбку на углях, посолить – ух, объедение.
Глотая слюну, пастушок выбрался из леса на опушку… и тут же увидел Левку. Братишка лежал в нежной весенней траве, упав навзничь, словно споткнулся… Только не споткнулся… В спине мальчика, под левой лопаткой, торчала короткая арбалетная стрела.
– Левк-а-а-а! – зарыдав, Фимка бросился к брату, перевернул, припал к груди, принялся тормошить… понимал – зря все это, мертвые не поднимутся, а Левка-то лежал – мертвый. Мертвее некуда.
