– Я бы не советовал вам, герр Райс, как-то выделяться из толпы…
– Ну, не такая уж тут и толпа.
«Брави» хмыкнул: и впрямь, пленников, насколько можно можно было судить, оказалось человек сорок, в основном – приказчики, погонщики и прочая шушера. Почти все воины были убиты. Всех пленных повели в лес по узкой дороге. По ней же, поскрипывая, покатили и возы. Лошадей и мулов погоняли все те же погонщики и возницы, только теперь за каждым присматривал разбойник.
Старый Исаак горестно качал головой, на ходу прикидывая, во что ему обойдется выкуп. Бруно, слуга, шептал молитвы… как, впрочем, и многие. Что же касаемо герра Райса, то тот вовсе не выглядел подавленным или устрашенным. Казалось, и лихой ночной налет, и пленение ничуть не вывели его из себя, вообще не повлияли никак.
Пленных связали. Ехавшие впереди всадники освещали путь факелами, со всех сторон давила ночная тьма. Вскоре стало сыро, под ногами зачавкало…
– Здесь со всех сторон – болото, – обернувшись, громко произнесла разбойница. – Вдруг кто надумает бежать и вдруг развязался – туда и дорога. Не выберетесь ни за что. Если мои воины допрежь того не достанут беглецов копьем или стрелою. Стреляют они хорошо, вы видели.
Юная атаманша говорила по-немецки, причем довольно хорошо, бегло. Впрочем, в этих краях немецкий знали многие, почти все. Ту его разновидность, на которой говорили в Риге, Ревеле, Дерпте…
– Может, я б и рванул, – промолвил Иозеф.
Тихо так сказал, однако купец услышал и, хмыкнув, повел плечом. Хочешь сложить голову – пожалуйста!
Впрочем, «брави» такой судьбы вовсе не жаждал. Усмехнулся:
– Однако не ведаю я здешних земель. Да и руки связаны… Неудобно как-то бежать.
Шли долго, однако не торопясь. Торопиться не позволяли тяжелые возы с поклажей. Медлительным и меланхоличным мулам было абсолютно все равно – в плену они или нет. Лишь бы кормить не забывали да не подгоняли почем зря.
* * *
Боярин Гюрята Степанович Собакин явился на заседание вечевого совета в самых расстроенных чувствах. Растроенность сия выражалась в немереной злобе, брызжаньи слюной и употреблении всяческого рода ругательств, кои боярин вовсе не стеснялся употреблять и в обычные дни.
Вот и теперь, едва только вошел – так и начал… Так что Финоген-епископ пристукнул посохом об пол и, ехидно хмыкнув, сказал:
– Ты бесов-то не тешь, Гюрята Степанович! Ругань-то свою за порогом оставь и скажи спокойненько – чего такого приключилось?
– Да не могу я спокойненько, отче! – плюхнувшись на лавку, боярин саданул кулаком по столу и запричитал, колыхаясь всем своим грузным телом. Красное брыластое лицо его походило на свеклу, казалось, вот-вот, и того чертова толстяка хватит удар… Честно говоря, немало б народу обрадовалось, коли б черт Гюряту прибрал!
– Немцы! Собаки орденские! – отдышавшись, продолжил олигарх. – Все мои землицы по Чудскому озеру разорили, суки! Три усадьбы сожгли, людишек поубивали, а кого – в полон. Да что там людишки! Скотину – и ту угнали, змеи поганые! Поросятушки мои, телятушки, коровушки… Когда я теперь столько разведу? Ой, ой, горе-то – ой! И посевы все… посевы! Все подчистую! Нищ нынче боярин Собакин, нищ, как голодранец последний. Впору побираться идти!
– Немцы? – епископ озадаченно поскреб бороду и переглянулся с посадником.
Посадник, Егор Иванович Сырков, выкормыш новгородский, покряхтел и поднялся с лавки:
– И правда, Гюрята, – уймись! Вой твой слушать – позору больше. С чувством, с толком говори… Точно – немцы то были? Или, может, людищи твои встали, бунт подняли?
– Да восстали бы – дак я их, мхх! Посмели бы только, – Собакин погрозил кулаком неизвестно кому. – В том-то и дело – рыцари! Анемподист, тиун мой, вотчины дальней управитель – прискакал на коне без роздыха, да вот поведал. Горькую весть принес.
– Ага, – выслушав, покивал Финоген-епископ. – Так это, стало быть – тиун твой поведал. А не позвал бы ты его сюда, сыне? А мы тем временем за князем пошлем. Вместе выслушаем, вместе и решим – что делать.
Гюрята вскочил на ноги и снова заблажил:
– Дак ведь, пока вы тут решаете, немцы поганые все мои вотчины пожгут!
– Тиуна зови, – строго промолвил посадник и, подозвав служку, велел тотчас же бежать за князем.
Довмонт прибыл на совет сразу же, отбросив все сыскные дела. Едва только услыхал про немцев. Тут как раз и собакинские холопы притащили Анемподиста-тиуна – человечка даже на вид мерзкого, с бороденкой дрожащей.
– Ну, вот, – почмокал губами боярин. – Рассказывай, Анемподист. Все, как есть, изложи.
Тиун изложил. Не особенно кратко, да еще и путано, потому пришлось переспрашивать уточнять.
– Так, говоришь, внезапно вороги объявились? – прищурился отец Финоген.
Анемподист поспешно закивал:
– Так, так, отче. Мы с воеводой едва успели ворота запереть! Глянь, а немчура-то уж тут! Во многолюдстве великом.
– А с чего вы там взяли, что это немцы? – прекрасно зная крутой нрав Собакина и его отношение к зависимым людям, боярин Козьма Косорыл счел необходимым уточнить и этот вопрос.
– Так, батюшко, видно же! – тиун поскреб шею. – Кресты немецкие, рыцари в белых накидках, кони…
– И много рыцарей? – поинтересовался Довмонт.
На сей простой вопрос допрашиваемый ответил просто и со всей возможною важностью:
– Без числа!
Что значило – немереное количество.
На предложение князя хотя бы примерно прикинуть количество вторгшихся крестоносцев, Анемподист ничего толкового ответить не мог, как не смог и рассказать, сколько было рыцарей, а сколько пехоты, кнехтов? Твердил одно – много, мол.
– Ворвались, пожгли усадьбу, язм едва ноги унес! И сразу во Псков – с вестью.
– Так. А когда рыцари напали? Ну, усадьбу когда сожгли?
– Напали вчерась, поутру. И сожгли… до обеда еще.
Епископ пристукнул посохом:
– О как! Этак немцы посейчас пред стенами псковскими будут! Велите-ка тревогу трубить. В колокола бити!
– Да, могут и прийти, – согласился посадник.
– Не могут! – Довмонт поднялся на ноги и поправил плащ.
Длинная суконная свита с крученым проволочным узором – канителью, да лазоревая рубаха, да красный плащ, да сапоги зеленого сафьяна, да меч – оружейников псковских подарок – вся это красота стоила немалых денег, вполне сопоставимых с какой-нибудь «Ламборджини» или «Порше». Расходы сии были вполне оправданны. Что поделать – феодализм! По одежке встречали, да и провожали тоже. Одежда есть показатель социального статуса.
– Почему ж не могут? – живо переспросил Финоген. – Ведь по времени-то им в самый раз.
– В самый раз, отче, это с гостями торговыми ехать. Или так – из вотчины да на ярмарку. Когда кони сыты да не усталы, когда люди спокойны. У рыцарей же ныне – не так.
