Это все – о коже. Что же касаемо бровей да ресниц – то и там дело обстояло ничуть не лучше. Их чернили смесью из жира, масла и ядовитой сурьмы. Брови приобретали роскошный чёрный цвет, завлекающе блестела сурьма… Обрекая модниц на медленную, но верную смерть! Температура, боль в животе, тошнота и бессонница объяснялись обычно сглазом или порчей…
Вот только Довмонт-князь – Игорь Ранчис – в порчу да сглаз не верил, а вот в ядовитые вещества – вполне. Потому в прошлое лето убедил вече издать указ о почти полном запрете на торговлю всеми этих убийственными излишествами, чем вызвал на себя гнев многих боярских и купеческих жен. Противу женской красоты выступил – о как! Церковь, конечно, поддержала, святыне отцы и раньше-то эти белила-румяна-сурьму не жаловали. И безуспешно боролись.
А бороться было с чем! Сернистая ртуть входила и в румяна, и в краску для волос, ртутная сулема считалась непременным компонентом средства для смягчения кожи. Даже белый мышьяк – и тот употребляли «для аппетита» и мягкости кожи! Под воздействием свинца портились, желтели и гнили зубы, изо рта иной боярыни несло, словно из нужника. На этот случай ушлые «кокошники» предлагали мятные лепешечки, гвоздику и кардамон, местные же знахари продавали мел и кору дуба для чистки зубов. Впрочем, существовал и более радикальный способ – просто-напросто отбелить зубы ртутью! Результат – ослепительный! Только вот через пару месяцев от зубов оставались лишь гнилые пеньки.
С высокой смертностью женщин Довмонт боролся, как мог. Иное дело, что указ был введен в действие не так давно, и многие его нарушали. Опять же, появились мелкие спекулянты – «кокошники», до которых покуда не доходили руки.
Ага! Вот «кокошники» легко завлекли приказчиков! Словно малых детей какой-нибудь вкусняшкой. Правда, немцы не очень-то и сопротивлялись… да и не пустые с барки сошли – с мешками. Зашли за амбар – там уж торговлишка пошла вовсю!
– Сулему, сулему возьму – даю две белки!
– А я – три! Не слушай его, герр!
Между прочим, кричали «кокошники» по-немецки, на том его диалекте, что был в ходу в ливонских городах типа Риги, Ревеля или Дерпта.
– Белила, белила есть? А сурьма?
– А мне киноварь, киновари бы. Три куницы дам! Или могу – пфеннигами…
– О, я, я… Пфенниг!
Обработали приказчиков быстро. Парень в остром колпаке – звали его Семеном – и глазом моргнуть не успел, как довольные «кокошники» поспешно убрались с пристани прочь, завидев появившихся на берегу стражников.
Быстро подсчитав выручку, немцы направились в город… Семен их тут же догнал, улыбнулся:
– Гутен таг, мейне геррен!
– О! Гутен таг. Вы, к сожалению, уже опоздали, молодой человек.
– Да я не за сурьмой, – парень сдвинул колпак на затылок. – Я просто спросить хотел: не прибыл ли нынче мой старый друг, Ганс Меллинг из Дерпта?
– Ганс Меллинг? – приказчики переглянулись, задумались. – Гм…
– Он мог быть на отставшей барке, – помог немцам Семен… как научил тиун Степан, начальник.
– На тех судах, что пришли ночью, я уже спрашивал. Не нашел дружка своего, увы…
– А! Так тебе на «Красную корову» надо. Она там отстала… а потом и побоялись дальше в темноте плыть, утром только явились. Шкипера зовут Йост Заммель. Йост Заммель из Ревеля.
Со шкипером Семен говорить пока не стал; поболтал, с приказчиками, с матросами. Вернее сказать – попытался, больно уж нелюдимым оказался экипаж «Красной коровы»! Суденышко небольшое – двадцать матросов-гребцов, пара приказчиков да сам шкипер. Матросы лениво удили с борта рыбу, но особенной разговорчивостью не отличались.
– Ганс Меллинг? Ты слыхал про такого, Курт?
– Нет.
– Вот и я нет. Не, не знаем такого. Что-что? Да, припозднились, вынуждены были ночевать у излучины. Там, в камышах отстоялись, а как рассвело – в Плескау пришли.
Стояли в камышах, да. И того – не более. Ничего подозрительного, что ж. Однако ж тиуну во всех подробностях доложить надо.
* * *
Сыскарей лично Довмонт не слушал – на то тиун Степан имелся. Тот уж и доложил князю. Впрочем, особенно-то докладывать было нечего. Ну да, была немецкая барка. Припозднились купцы, встали на реке – выжидали. Бывает, чего уж. В чем криминал? А ни в чем. Какое отношение они имеют к убийству отроков? Да, судя по всему, никакого. Других, других надо искать!
Князь и сам уже не помнил, с чего бы вдруг он стал подозревать отставшую барку? Наверно, инстинктивно – потому что немцы, а от немцев, известно, всяких пакостей жди.
– Что ж касаемо Кольши, княже, – был такой паренек. У Мордухи-вдовы на усадьбе жил приживалом. Был, но сгинул.
– Как это сгинул? – отпив сбитня из большого серебряного кубка, уточнил князь. Тиуна он принимал по-простому, в малой горнице, площадью около тридцати квадратных саженей. – Пропал, что ли?
– Пропал… Но, князь, – перед этим на усадьбу вернулся! – погладив бородку, Степан поднял вверх большой палец. – Никому ничего не рассказывал, но весь трясся. Мордуха-вдова его к дьячку за маслом лампадным послала – он и пропал. Ушел, да не вернулся. С тех пор и нет.
– А что дьячок?
– Божится, что не дошел до него отрок сей.
– А…
– Нет, княже. Никто до нас к Мордухе не заходил, Кольшу этого не спрашивал. Мой человек проверил накрепко. Да… – тиун вдруг усмехнулся. – На Застенье про людоедов слух пошел. Дескать, отроков да отроковиц ловят да едят с жадностью. Вот и Еремеевых, мол, съели!
– Ого! – Довмонт всплеснул руками. – Съели, говоришь? Но ведь дыма без огня… Сам знаешь!
– Ведаю, княже. И мыслю так – людокрады в городе объявились. Ну, не в самом городе, скорей – в окрестностях, за Великой-рекой.
– За Великой-рекой…
Князь покривил губы и вновь потянулся к сбитню. Вчера посидели с боярами и верным Любартом. Выпили фряжского вина преизрядно, не побрезговали и медовухой, вот голова и потрескивала, – а сбитень помогал.
– Коли там… то мы их быстро разыщем, ага!
Степан не повел и бровью. Уж конечно, он знал о связи Довмонта с юной разбойницей Рогнедой, что держала в страхе весь правый берег Великой. Знал, но помалкивал. Так оно надежней.
Потянувшись, князь подошел к распахнутому оконцу, глянул на двор… Усмехнулся, увидев, как некий молодой увалень с бледным вытянутым лицом, распахнув холщовую свиту, подпирал спиною березу, искоса посматривая на крыльцо.
– Степан Иваныч, ну-ко, глянь… – псковской властелин обернулся. – Там твой человечек весь уже изнемог. Как его… Кириллов Осетр.
– Осетров Кирилл, – выглянул в оконце тиун. – Я его сюда не звал. Небось, сам что-то важное доложить хочет.
– Так пусть доложит, – Довмонт кликнул слуг. – Парня там, во дворе, позовите. Вон, у березы…
