Возникновение пессимистических мотивов в националистических киргизских, туркменских произведениях коммунистические критики приписывали негативному влиянию литературного наследия: «…Основной тон – глубокий пессимизм, разочарование, которое особенно усилилось в творчестве последних предреволюционных поэтов (мулла Мурат, мулла Непес, мулла Дурды и других), – в целом формирует фон для произведений Кулмухаммедова… это следует объяснить тем… что националистическая группа поэтов советского периода… предвосхищает окончательную гибель собственного класса».
Абдулхаким Кулмухаммедов, автор «Умит ялкымлары» («Пламя надежды») (1926) и многих других книг, неоднократно избирался объектом нападок, подобно националистически настроенным общественным лидерам. Это было вызвано его отчаянной оппозицией русским коммунистам, которых он изобразил аллегорическим образом:
Пройдет ли черная зима [русская оккупация] по истечении многих лет?
Говори, плачь, любимая музыка!
Прекрасные, благотворные ветры небес,
Скажите мне, когда наступит моя желанная весна [освобождение]?
В том же ключе написана узбекская поэма «Авунчак» («Утешение») Фитрата:
Преграждают путь лунному свету
Эти черные как смоль, дрожащие тучи [русские].
Когда подует сильный ветер, они рассеются.
Это принесет нам день надежды!
Националисты, многие из которых стали впоследствии коммунистами, сочиняли аллегории в стихотворной и драматической форме, но простые люди вряд ли могли ошибиться в том, что они подразумевают. В результате таджикская пьеса «Восстание Восе» Фитрата, «Эмир Алим-хан» Багдадбекова и другие были признаны неприемлемыми для коммунистического режима. Таджикская фарсовая пьеса «Шутник», например, изображает таджикских комсомольцев в виде завсегдатаев кафе, к которым пристает неопрятный и тупой грубиян, одетый на русский манер в грязные рабочие брюки с большими карманами. Он пьяным голосом поет:
Отдайте мне, передайте
Все, что у вас есть,
Наполните мои карманы
И не забудьте хлопок.
Такое дерзкое, очевидное высмеивание эксплуатации Таджикистана и других территорий Средней Азии в качестве колоний, производящих хлопок, явилось примером интеллектуального мужества, до сих пор не признанного, именно в тот период, который запомнился в другом отношении, – пассивным принятием жителями Средней Азии собственного бесправия.
Оды Сталину
К 1930 году большинство местных выдающихся деятелей национальной литературы, чье творчество отражало их оппозиционное отношение к советским порядкам, получили позорные ярлыки опасиз (по-казахски), эки жюздуу (по-киргизски) или икиюзламачи (по-узбекски). Каждый из них означал «двурушник» и имел политический смысл «националист, скрывающий свою враждебную сущность под личиной участника партийной оппозиции». Наклеивание ярлыков в этот период стало важной частью литературной борьбы в Средней Азии, в результате которой многие выдающиеся деятели – «двурушники» были навсегда устранены секретной службой. Впоследствии «двурушник» поменялся на «врага народа», халк дусмени (по-казахски) и халк душманы (по-киргизски). Чтобы предотвратить разгорание конфликта, некоторые местные лидеры пошли на примирение с властью.
Писатели активизировали усилия по насыщению уже психопатического аппетита Сталина к низкопоклонству со стороны подвластных ему наций, посвящая целые собрания наспех состряпанных стихов прославлению его самого и России. Среднеазиатским народным артистам и писателям, таким как Джамбул Джабаев (1846–1945), Оримбай, Гафур Гулам (1903–1966) и многим другим, никакие гиперболы не казались чрезмерными, чтобы выразить «восхищение» советским диктатором. В казахской поэме «Сталин», типичной для такой поэзии, Омирзак-акын воспевает его способность магическим образом заставить старое «время скорби» улетучиться:
Это время времен, наилучшее время!
Я не нашел во время скорби,
Не нашел пути к равенству.
В эти дни Сталин
Сделал так, чтобы луна поднималась справа от меня,
Сделал так, чтобы солнце поднималось слева от меня.
Сталин мой бриллиант, мое солнце.
Запах твой, как мускус, распространился вокруг.
Ты – кладезь ума.
Твоя мысль – бескрайнее море.
Индивидуального выражения вассальной верности, такого как это, для коммунистического руководства было недостаточно. Поэтому организованное им «коллективное» стихотворство в виде посланий Сталину получило распространение по всей Средней Азии. Пользуясь, с намеком, фразеологией старых чагатайских од, таких как «Хилалия» («Новолуние»), посвященная Алишером Навои султану Хусейну Байкара в 1469 году, Жомарт Боконбаев (1910–1944), Аалы Токомбаев (1904–1988) и Касым Тыныстанов сочинили сообща при поддержке русских писателей киргизский панегирик (кат) на сталинскую тему:
Вечно юно твое имя,
Мы пишем его золотом,
И оно звучит как гимн, Сталин,
И сияет перед нашими глазами!..
Ты самый лучезарный на всем Востоке,
Ты сияешь ярче всех на обоих полюсах,
И самый теплый во всем мире,
Незаходящее солнце – Сталин!
Ты наша ясная луна, Сталин,
Ты наша сияющая звезда, Сталин,
Ты наша прекрасная заря, Сталин…
Неистощимая мудрость, Сталин,
Непоколебимая отвага, Сталин,
Неиссякаемая радость, Сталин!
Вечно живи, великий Сталин!
Сравнительно скромным в сравнении с этой присягой верности всей Киргизской республики был самый первый пример «послания». Его озаглавили как «Письмо рабочих и работниц Среднеазиатского текстильного комбината имени Сталина товарищу Сталину» (1935). Подобные сочинения поступали из Узбекистана, Таджикистана и других мест Средней Азии в Москву. Они остаются гигантскими памятниками советской национальной политики 1930-х годов. В 1960-х годах «послания» адресуются уже не Сталину, но советской родине и партии.
Зло сталинизма, которое пронизывало литературу, наконец было вынуждено отступить под давлением объективной необходимости в условиях советско-нацистского конфликта, во время которого среднеазиатские поэты вернулись к отображению собственного отечества и славных страниц прошлого. Когда завершилась Вторая мировая война, Сталин снова закрутил гайки, которые были несколько ослаблены в чрезвычайных условиях. Писателям и деятелям культуры снова пришлось защищаться от нападок и обвинений в аполитичности. Поэмы, пьесы и романы, большинство из которых касались исторической тематики либо рассказывали с любовью о красоте сельского ландшафта, либо оплакивали погибших на войне, оказались не в чести. Подчеркивая возвращение жесткого контроля над творчеством, компартия издала в 1946 году постановление, определенные положения которого были направлены против перемен в литературной жизни Средней Азии во время войны.
Партия требовала также от поэтов и критиков усилить политическое звучание их произведений. Снова развернулось наступление на среднеазиатское наследие, на этот раз против народного творчества, прежде всего против главных памятников устного эпоса, таких как «Кобланди батыр», «Алпамыш», «Манас» и «Гор-оглу». Несмотря на устрашавший тон кампании и жесткий стиль журналистики, призванных изменить состояние умов писателей после войны, сиюминутные угрозы в период 1946–1951 годов не привели к новой широкомасштабной чистке. 1953 год показал, что Сталин не бессмертен. Десятилетие после Сталина ознаменовалось возрождением среднеазиатской литературы.
