Восходящая луна – образ любимой
Вариации на тему любви и любовных чар услаждали поэтов и читателей Востока в течение сотен лет. Древняя чагатайская и персидская традиция продолжала жить и в конце XIX века среди каракалпаков, казахов, таджиков, туркменов и узбеков. Поэзия все еще рассказывала о размолвках влюбленных, горьких разлуках или отчаянной страсти, выражавшейся во вздохах, слезах, стенаниях и беспрестанных горестных упреках. Посредством сложных форм традиционных арабских метрических конструкций (аруз) романтическое настроение выражалось возвышенным стилизованным языком. Брови, ресницы, губы, волосы сравнивались с кривой саблей, шипами, луной и соловьем, тополем или кипарисом, тюльпаном и розой.
Один из самых знаменитых в этом жанре – чагатайский лирик Коканда Мухаммад Мукими. Иногда он сочинял злободневные стихи, но больше следовал старым сюжетам в своих четверостишиях и поэмах:
Словно светлейшая луна твое лицо,
Оно словно зеркало, в котором отразилось совершенство.
Ты – причина любовной разлуки.
Мои соперники льнут к тебе.
Ты упоительна, как цветущий тюльпан.
Как может мужчина, видящий тебя, сохранить рассудок?
Пользуясь таким расположением людей,
Ты сделала скитальцем и истощила меня.
О ты, чье лицо светлее луны.
Твои губы – рубины, зубы – сверкающие жемчужины.
Из-за тебя в голове моей грохот Судного дня,
А ты ускользаешь, словно пери.
Хотя литература казахских степняков, казалось бы, могла дать свои образы «любимой», она предпочла городской идеал красоты, что явилось примечательным свидетельством влияния чагатайской литературной традиции на кочевников. Это показал в 1884 году Абай Кунанбаев:
Белое чело – сиянье серебра.
Прекрасные глаза,
Полумесяцами брови.
Красотой она подобна молодому месяцу.
Безупречен изгиб прекрасных плеч.
От грудей исходит пьянящий аромат граната.
Совершенна полнота этих двух плодов,
И манит к себе ее гибкий стройный стан!
Вслед за поэтами XIX века, которые сохраняли чувственный образ красавицы средневековой литературы, авторы исторических романов воссоздавали красоту прошлого в другом жанре и в условиях другой социальной системы (коммунистической).
Начиная с «Отган кунлар» («Минувшие дни»), первого узбекского романа (1922), написанного Абдуллой Кадыри (Джулкунбай), сюжет которого целиком посвящен трагедии полигамного брака, тянется эта знакомая картина: «Ее черные косы разметались в беспорядке по подушке; черные как смоль глаза с густыми загнутыми ресницами были устремлены в одну точку, словно изучая что-то… черные изящные дуги прекрасных бровей вдруг изогнулись, нахмурившись, словно испугавшись чего-то… луноликое, без малейшего изъяна, белое лицо покрылось легким румянцем, словно от смущения… И она, откинув одеяло белыми руками, коснулась черной родинки справа от прелестного носика, нарисованной непревзойденно искусной рукой природы, подняла голову с подушки и села. Под желтой сатиновой рубашкой чуть приподнялись ее молодые груди… Этим ангелом в девичьем теле… была Кумушбиби!»
Не менее поэтичен образ возлюбленной, выведенный в «Абае» (1942–1947) Мухтара Ауэзова. Основная тема романа при этом остается все той же – несчастье, исходящее от договорных браков: «Серебряные шолпы (подвески) позвякивали в ее косах, розовый румянец щек подчеркивал чистоту ее кожи. Входя, она улыбалась сдержанной и все же игривой улыбкой, приоткрывая ровнехонький ряд зубов… [у нее] был такой же подбородок [как у прежней возлюбленной], округлый и изящный, такие же черные шелковые волосы… такой же носик, чуть вздернутый в вызывающей очаровательной манере. Ярко-красные губы, изящно очерченные и ребячливые, черные брови, протяженной линией поднимающиеся к вискам, как крылья ласточки… Она походила на восходящий молодой месяц – новый, и все же тот же самый».
Изображая идеал женской красоты, поздние чагатайские поэты и новые авторы исторических романов воспроизводили образы средневековых шедевров, творя в манере автора поэмы «Фархад и Ширин» Алишера Навои (1484). Среди 5600 рифмованных двустиший (бейтов) этой поэмы содержатся такие строки, посвященные героине Ширин:
Злоумышляла с бровью будто бровь,
Как сообща пролить им чью-то кровь. <…>
А губы – нет живительнее губ,
И нет сердцегубительнее губ!
Как от вина – влажны, и даже вид
Их винной влаги каждого пьянит.
Хоть сахарные, но понять изволь,
Что те же губы рассыпают соль,
А эта соль такая, что она
Сладка как сахар, хоть и солона. <…>
А родинка у губ – как дерзкий вор,
Средь бела дня забравшийся во двор,
Чтоб соль и сахар красть. <…>
И о ресницах нам сказать пора:
Что ни ресничка – острие пера,
Подписывающего приговор
Всем, кто хоть раз на пери бросит взор. <…>
А стан ее – розовотелый бук,
Нет, кипарис, но гибкий, как бамбук.
[2]Изысканные образы Алишера Навои не имеют ничего общего с атрибутикой, которой пользовались народные сказители. Они тоже рассказывали романтические истории о Фархаде и Ширин или Лейле и Меджнуне, которые пользовались любовью во всей Средней Азии. Эти истории о неразделенной любви стали основой для жанра сентиментальной трагедии, принятого джадидами в начале 1900-х годов с дидактической целью модернизации среднеазиатской семьи и социальной жизни.
Привыкнув изображать своих женщин в традиционном стиле, писатели тем не менее охотно приспосабливались к чужой реальности, которую олицетворяли русские девушки. Они производили сенсацию, появляясь на публике свободно, без паранджи. В 1898 году Садриддин Айни изложил в стихах на таджикском языке свое восторженное изумление при виде циркачки по имени Нина:
Благоухающей прошлой ночью
Я увидел [ее] в цирке и поразился.
Это дитя Европы, русское диво.
Ее плечи и грудь, как белые нарциссы.
Ее лиц прекрасен.
Этому юному существу четырнадцать лет.
Как бы хотел робкий мужчина оказаться в ее объятиях.
Она – утешение души, она душа Вселенной,
Стройный кипарис в летящих одеждах.
Если хочешь забыть свое имя,
О Айни, выпей кубок во славу этой баловницы!
Нина у Айни не более поражала местное население, чем Лиза Махмуда Ходжи Бехбуди. В пьесе Бехбуди «Отцеубийца» героиней является русская проститутка, обслуживающая «местных» и, следовательно, пользующаяся дурной славой. Но узбекские обожатели говорят о Лизе высокопарным языком, в традиционном среднеазиатском амурном стиле:
Друзья, я выпил вина и вспомнил о нежной Лизе. О дорогая Лиза!
О Лиза дорогая, дорогая Лиза, где ты?
Судьба-тиранка заставила меня страдать из-за разлуки с ней.
Аллах всемогущий, невозможно, чтобы она не пришла [ко мне].
Подобные поэтические стереотипы побудили писателя-джадида Абдурауфа Фитрата создать сатиру на поэтов направления «соловей-роза» и их нереальных женщин и высказаться за поэзию здравого смысла. Такова его поэма на таджикском языке «Бич предостережения», написанная в 1914 году:
