На следующий день в сопровождении Соломона Кохена, Иуды, Перенте, Альдеки-ренегата, двоих моих слуг, человека, говорившего по-арабски, и еще четырех человек я уехал из Сантарена. Мой багаж разместился на четырех мулах. Мы прибыли в Алмеду ночью; все дома стояли открытыми, но никого в них не было. Мы поселились в одном доме, в котором были хозяева, и переночевали там, а утром отправились дальше. Я ехал на своей прекрасной лошади, и к вечеру мы прибыли в Коруш, открытый город, в котором живет всего несколько марранов. Мы пришли в дом одного из них, и его семья приняла нас с большими почестями. В этот дом явились все судьи города; мы развернули перед ними знамена, и они принялись восхвалять их красоту и тонкую работу. Одно знамя было из белого шелка с золотыми нитями, вышитое по краям золотыми нитями; полоса этой вышивки была в палец шириной. В центре второго знамени красовались дощечки, которые держали в своих лапах два больших льва, вышитые золотом. На табличках были написаны десять заповедей, а по краям знамени, на обеих сторонах – стихи из Второзакония с начала до конца и псалмы. Еще одно знамя было из зеленого шелка, а все вышивки сделаны серебряной нитью, тогда как на первом знамени – золотой. Пять других больших знамен – из белого шелка. Мы провели в Коруше ночь, а утром двинулись в Коимбру и добрались до леса, в котором текли ручьи; наши мулы устали, мы сняли с них поклажу и положили на землю; здесь мы пообедали. Коимбра – большой город, и все ее жители, христиане и марраны, пришли посмотреть на меня. В доме одного маррана мне приготовили прекрасную большую комнату с кроватью, столом, стулом и подсвечником; я поел за столом и лег спать. Утром я встал, умылся и помолился. После этого наши вещи снова погрузили на мулов, и я поехал верхом на коне вместе с Соломоном Кохеном и человеком, знавшим арабский, а марраны сопровождали нас на своих лошадях; мы покинули Коимбру и отправились по дороге в Эвору. Приехав сюда, мы остановились в доме того же маррана, у которого гостили и в первый раз. Мы провели здесь субботу и воскресенье, и Кублия, марран, знавший иврит и служивший мне с того самого дня, как я приехал в Тавиру, и до того, как я предстал перед королем Португалии, пришел повидать меня. Кублия – оружейник, он изготовляет ружья. В понедельник все жители города пришли посмотреть на меня, а когда мы уезжали, все марраны очень убивались и плакали. Мы покинули Эвору и приехали в Бежу; там мы пришли в дом одного маррана, где нам приготовили постели, столы и все необходимое. В эту ночь ко мне явилось много марранов; они плакали от страха, и я сказал им: «Всегда доверяйте Богу, вы еще увидите возрожденный Иерусалим и возрадуетесь. Ничего не бойтесь. В этот раз я приезжал к королю не для того, чтобы забрать вас с собой и отвести в Иерусалим; нам еще долго воевать, чтобы войти в Иерусалим, но, когда мы освободим свою страну и я принесу жертву Богу, мы придем за вами и отведем на родину, а в этот раз я приехал только для того, чтобы сообщить вам радостную весть – спасение совсем близко». Во вторник мы уехали из Бежи и ночью прибыли в деревню, где живут марраны, и мы переночевали в доме одного из них, где для нас приготовили кровати и все необходимое, а утром мы добрались до Алмадовера. Это прекрасное место, в котором много марранов; городские судьи явились встречать меня, и во всех местах, где мы останавливались, мы распускали знамена, и жители воздавали им хвалу. В четверг мы приехали в Луле, прекрасное место и большой город; его жители захотели увидеть знамена и сказали: «Если вам чего-нибудь захочется, скажите нам, мы сделаем все, что вы пожелаете». Мы провели здесь пятницу, субботу и воскресенье, а Альдека вернулся в Лиссабон, чтобы решить какие-то наши дела, и я очень боялся за него. Из Асеммура к нам пришли два еврея – Соломон Леви и его зять Исаак из Асфи-Сафи; в понедельник мы покинули Луле, и многие отправились нас провожать, в том числе и хозяин дома, где мы прожили эти дни. Мы прибыли в Тавиру и провели ночь в прекрасном доме со множеством комнат. Но мы не получили денег – тех 300 дукатов, которые приказал выдать нам король, ибо дон Мигуэль написал совсем не то, что ему было велено. Человек, говоривший по-арабски, знал об этом, ибо он был переводчиком короля; он сказал мне: «Я сообщу об этом королю». Он пришел проститься с нами, поскольку собирался ехать назад. Я купил ему в Эворе коня за 35 дукатов, а в Тавире дал еще восемь монет, золотую уздечку, две связки золотых вышивок и отправил к королю. Пообещав рассказать государю о моих нуждах, он уехал, а я остался в Тавире.
В это время ко мне явился р. Моисей Кохен с письмами от царя Иосифа и его старцев, и весь день, с утра до вечера, мой дом был полон марранов и христиан, и я подумал, что хорошо было бы послать в подарок королю Португалии моего коня вместе с упряжью, а Антонио Карниери – бурнус, который я приобрел за 17 дукатов. Я велел, чтобы эти подарки отвез молодой человек по имени Христополи, который жил в моем доме и был предан мне, но тут пришел Альдека и сказал, что это поручение можно доверить только ему одному, ибо тут нужен человек разумный и целеустремленный, который скажет королю, что эти подарки прислал еврейский посол. Только в этом случае король будет доволен. Я согласился, что он должен поехать с Христополи и помочь ему, ибо одного его я посылать боялся. Я написал королю, что не могу найти корабль, чтобы плыть в Италию, живу в Тавире и не знаю, что мне делать, и посылаю ему в подарок своего коня с упряжью и прошу его найти для меня корабль. Еще я добавил, что 300 дукатов, которые он велел передать мне, я не получил, и просил написать в Тавиру и приказать, чтобы мне выдали эти деньги от его имени. Я доверил коня, бурнус и письмо королю Христополи, и еще написал послание Антонио Карниери; потом я велел Альдеке ехать вместе с Христополи. Я дал им 10 дукатов на дорожные расходы и запретил садиться на моего коня. После их отъезда от меня убежал молодой эфиопский слуга, и остался только большой эфиопский слуга. Он был плохим человеком; приходя на рынок, он любил задирать христианских слуг, и они пришли ко мне жаловаться. «Твой слуга нанес нам ущерб», – сказали они, и он стал ругаться с ними из-за их продажных женщин. Потом он напал на ремесленника, который пришел ко мне в гости, и хотел его убить, и я велел связать этого слугу по рукам и ногам, а потом взял палку и бил его по голове до тех пор, пока она не сломалась. Тогда я взял другую палку и снова стал бить его. Все его тело покрылось синяками; я велел маррану, у которого я жил, дать ему сто ударов, после чего мы заковали его в железные цепи и заперли в доме. Он пробыл в заточении десять дней; только после этого я его выпустил и позволил ему одеться. Он был красивым и сильным человеком и очень меня любил; как и раньше, он продолжал выполнять все работы по дому, и я помирил его с ремесленником; все это время Соломон Леви жил в моем доме. Это был красивый и сильный юноша, который знал арабский; я отдал ему свой костюм из черного бархата; он надел его и отправился на рыночную площадь, к своим родственникам марранам. Клеветники увидели его и нажаловались подлому городскому судье, заявив, что во всем Португальском королевстве ни христиане, ни евреи, ни марраны не имеют права носить одежду из шелка, а тот, кто осмелится надеть на себя такое платье, должен заплатить штраф 50 дукатов. Судья велел посадить Соломона Леви, ходившего в моем костюме, в тюрьму. Услышав об этом, я послал Соломона Кохена к моему другу, знатному господину, после чего Соломона Леви выпустили под залог, который внесли его родственники, марраны. Я отправил юношу к хорошему судье, с которым я дружил, и велел передать ему в подарок прекрасное платье, но судья этот подарок не принял. Он заботился обо мне, потому что так повелел король, и относился ко мне как к своему сыну, всякий раз демонстрируя свою доброту. Тогда я сам пошел в его дом, протянул ему двадцать дукатов и сказал: «Прошу тебя принять это подарок из любви ко мне, ибо я слыхал, что король собирается призвать тебя к себе, так что это тебе на дорожные расходы». Но он ответил: «Я ничего у тебя не возьму», а Соломон Леви стоял тут же и переводил наш разговор. Тогда я сказал судье: «У меня есть полные железные доспехи, с головы до ног, а также шлем, защищающий голову и шею, – через него видны только глаза. Я купил эти доспехи за тридцать дукатов и прошу тебя принять их в подарок». Но он ответил: «Если об этом узнает король, он велит меня казнить. Я ни у кого никогда не брал никаких подарков». Потом он сказал: «Я слышал, что у тебя есть две прекрасные шпаги», и я ответил: «Если ты примешь одну из них и еще железные доспехи в придачу, я пришлю их тебе, и они будут напоминать тебе о нашей сильной, бесстрашной любви друг к другу». Услышав это, он сказал: «Я приму их только ради тебя; пришли мне их с Соломоном Леви, и мой друг придет к тебе завтра». Вечером я послал ему обе шпаги и железные доспехи и велел Соломону Леви сказать судье, чтобы он выбрал себе одну шпагу, а вторую вернул; и Соломон отнес эти шпаги и доспехи, за которые я заплатил 15 дукатов, судье. Соломон вернулся ко мне со шпагой, которую тот не взял, и я написал письмо королю, и отдал его в руки моего друга, судьи, который собирался ехать к королю. После этого ко мне пришел старый еврей по имени р. Авраам Руах из Асфи-Сафи, который хотел, чтобы король Португалии назначил его главой португальских евреев. Он явился в Тавиру с двумя друзьями; они пришли ко мне в дом, и он рассказал мне о своем желании. Он был самым скромным евреем в этом королевстве, он не захотел есть за нашим столом, но позволил своим друзьям отобедать со мной. Он пробыл в Тавире около восьми дней. Потом он явился к королю и рассказал ему обо всем, что он видел и слышал. В это время старший судья, мой друг, был восемь дней в отъезде, и его место занял другой судья, который был сущим негодяем, другом дона Мигуэля. В день своего приезда он послал за Карбалией и Соломоном Леви и Соломоном Кохеном и спросил их: «Почему этот еврейский посол еще не уехал? Король разрешил ему пробыть в Португалии не более двух месяцев, а он живет уже больше четырех». Карбалия ответил, что посол будет жить здесь до тех пор, пока не получит ответа короля, и судья сказал Карбалии: «Скажи своим друзьям марранам, чтобы они вели себя благоразумно и не посещали дом посла». Рядом с нами жил сосед, злой и негодный человек перед Богом и людьми, который был другом дона Мигуэля и каждую неделю сообщал ему и королю о том, что мы делаем, и о том, что марраны приходят ко мне в гости. Христополи вернулся, но привез мне письмо не от короля, а от человека, знавшего арабский. Он сообщал мне, что Альдека-ренегат отобрал у Христополи мой бурнус и надел его на себя, а также забрал у него конскую упряжь и письма и скрылся. Христополи и человек, знавший арабский, отправились искать Альдеку и нашли его в лесу, где он прятал коня, которого хотел отвести в Лиссабон и продать. Они отобрали у него коня и письма, а сам Альдека убежал. Они отвели коня королю, и он был очень доволен, но письма не написал, а сказал человеку, знавшему арабский: «Я напишу ему и сделаю то, о чем он просит». Но он ничего не сделал, и Христополи вернулся ко мне с пустыми руками. Тогда я послал к королю Соломона Леви вместе с Христополи и велел им передать ему в подарок отличную шпагу, стоившую мне 30 дукатов. Еще я вручил им два письма: одно – к королю, а другое – к Антонио Карниери, и они отправились в путь. После этого новый судья ежедневно упрекал марранов в том, что они хотят снова вернуться в иудейскую веру и был зол на них, но Бог был добр ко мне и к ним, и этот судья не сумел навредить никому из марранов. (Будь же благословен Господь!)
