Однако скорость, с которой застраивался Пудун, была равна скорости, с которой китайский коммунизм переосмысливал сам себя – и потому переосмысление это запечатлено в городском ландшафте. В начале бульвара Столетия стоит последнее сооружение прежней эпохи – телебашня «Восточная жемчужина», нелепый бетонный штатив с нанизанными на него двумя розовыми сферами («жемчужинами»). Задуманная еще в 1988 году, за год до протестов на площади Тяньаньмэнь и падения Берлинской стены, башня, которая открылась в 1995-м, была предназначена для трансляции теле– и радиопрограмм. Подобные символы государственной пропагандистской машины строились в послевоенные десятилетия во многих соцстранах, доминируя в силуэте городов от Ленинграда до Восточного Берлина. То, что в одном из главных городов Китая телебашню возвели только в 1995 году, свидетельствует об отсталости Китая даже по меркам Восточного блока. У большинства китайцев не было телевизоров, когда восточные немцы, а за ними и русские, давно воспринимали их как должное. Уже к моменту открытия Шанхайская телебашня производила впечатление здания, которое задумывалось как футуристическое, но теперь разве что напоминает о том, каким прежде виделось будущее.
На другом конце бульвара Столетия расположена новая главная площадь Шанхая с потрясающим концертным залом, музеем науки и зданием городской администрации. Как и в городе-побратиме на Неве, в концертном зале тут демонстрируются лучшие достижения иностранной культуры, в музее науки учат самостоятельному мышлению, а в здании администрации стараются обуздать свободолюбивых горожан, воспитанных двумя другими учреждениями. Стиль здания городской администрации можно назвать «архитектурой запугивания». Его массивный, лишенный особых примет облик перекликается со старым зданием Шанхайского городского совета на Бунде – каменным символом колониального владычества, которое рассчитывало длиться веками, когда дни его были уже сочтены. За исключением красно-золотого герба коммунистического режима, здание лишено какого-либо декора. Его серые стекла полностью зеркальны: начальство может наблюдать за Пудуном, но обитателям Пудуна начальства не видно.
Сущность нового китайского коммунизма как раз и заключается в том, что ты никогда не знаешь, следят за тобой или нет. При старом коммунизме, воплощенном в телебашне, власти беззастенчиво обрабатывали население с помощью пропаганды; сегодня китайский коммунизм работает по модели, которую можно сравнить с тайным обществом. В то время как десятки тысяч китайских чиновников день и ночь трудятся на ниве интернет-цензуры, официально ее существование скрывается за расплывчатыми заявлениями об обеспечении «благотворности» информации. Блокированные сайты выдают сообщение об ошибке: «Соединение не может быть установлено»16. Определяющая черта китайской власти после Тяньаньмэня – в ее невидимости.
Но главная невидимая сила заключается в возможности проектировать здания и городские ансамбли, в которых люди проводят свою жизнь. Власти современного Шанхая имеют четкое понимание того, как архитектура формирует жизнь горожан и как она задает условия, на которых люди объединяются в общественном пространстве. Разномастные офисные башни, поставленные на торговые центры по обе стороны скоростного многополосного шоссе, – вот что такое нынешний Пудун, и производимое им мощное и одновременно отчуждающее впечатление далеко не случайно. Эта архитектурная парадигма преобладает тут по нескольким причинам: склонность гонконгских и тайваньских фирм строить в Шанхае так же, как в своем родном жарком климате, где кондиционированный торговый центр кажется заманчивым вариантом проведения досуга; скорость, с которой шаблонные проекты могут превращаться из чертежей в реальность в условиях, когда время – деньги и для застройщиков, и для государственных чиновников, соревнующихся друг с другом в корысти и карьеризме; наконец, наследие советской школы городского планирования, с ее склонностью к монументальным зданиям, просторным площадям и проспектам, которые можно пересечь только по подземным переходам. Но основной фактор тут – это используемые государством методы социальной инженерии. Бульвары Пудуна так широки, что участники уличных протестов едва ли смогут их перекрыть; толпа может тут собраться лишь ради сугубо эгоистического шопинга – идеальный вариант для деполитизированного города.
Если Пудун – это tabula rasa, где власти смогли построить свой город мечты с нуля, то расположенные через реку от него бывшие иностранные концессии были подогнаны под их видение путем серьезных переделок. Бесчисленные лилонги снесли, а на их месте распланировали асфальтированные площади, окруженные торговыми центрами и небоскребами, как в Пудуне. Народную площадь, бывший ипподром, который в маоистскую эпоху стал местом массовых митингов, застроили общественными зданиями. В дополнение к новой мэрии, театру и музею Шанхай эпохи реформ прославляет тут сам себя Шанхайским выставочным центром городского планирования – официальным «местом патриотического воспитания» c бронзовыми скульптурами мускулистых рабочих, возводящих банковские башни Пудуна. Застройка площади такими внушительными зданиями позволила властям одним махом воспеть возрождение города и сделать основную парковую зону города непригодной для демонстраций. Единственным местом концентрации народа на реконструированной Народной площади стал подземный торговый центр.
В новом Шанхае социальная инженерия шла рука об руку с городским планированием. Если некогда в город мог прибыть кто хочет и когда захочет, то теперь состав населения тут проектировался так же централизованно, как мосты и здания. Китайские власти давно наделили себя правом контролировать передвижения населения. С конца 1950-х годов в стране действует система регистрации по месту жительства. Наряду с удостоверениями личности, которые функционируют как внутренние паспорта, она обеспечивает государству полный контроль над местом жительства собственных граждан. Для строительства нового Шанхая власти направили туда несколько различных типов трудящихся: работяги только что из деревень должны были физически сооружать город, иностранные специалисты – быть советниками в транснациональных корпорациях, а китайские белые воротнички со знанием английского и университетскими дипломами – обслуживать деятельность компаний. Различные виды жилья, предназначенные для каждой из этих групп, создают пеструю городскую ткань нового Пудуна.
По всему мегаполису, даже у подножья самых поразительных небоскребов, стоят модульные общежития из контейнеров, увешанных бельем трудовых мигрантов – новых кули, строящих современный Шанхай. Сюда их влечет наличие работы, а также возможность пожить в крупнейшем городе Китая. Рабочему, обладающему письменным приглашением от шанхайского работодателя, разрешается переехать в мегаполис из сельской местности на срок контракта. Прибыв в Шанхай, он селится в общежитии непосредственно на строительной площадке. Учитывая ошеломляющие масштабы строительного бума, контейнерные общежития встречаются в Шанхае на каждом шагу и стали одним из преобладающих видов жилья, чем-то вроде лилонгов эпохи иностранных концессий. Но в отличие от лилонгов, контейнеры – явление временное, как и их жители.
Поскольку тут запрещено жить, не имея работы, капиталистическому Шанхаю удается притвориться идеальным социалистическим городом без нищих и попрошаек. Бедняки Шанхая неизменно наряжены в рабочие робы. И хотя сельские жители часто нелегально остаются в городе, когда временная работа, для которой их привезли, уже выполнена, новые места им приходится искать очень быстро. На не имеющих средств к существованию безработных провинциалов регулярно устраиваются облавы с последующей высылкой. Особенно часто это случается перед громкими событиями вроде World Expo 2010 – всемирной выставки, которая стала первым балом нового Шанхая как возрожденного города общепланетарного значения. На шанхайских улицах нередко можно увидеть, как полицейские вылавливают гастарбайтеров, а потом тщательно изучают их документы и проводят короткий, но грубый допрос. По официальной переписи населения Шанхая 2008 года, треть от общей численности населения города составляли рабочие-мигранты. Но реальные цифры могут быть еще выше. В конце концов, по итогам этой переписи, в Шанхае живут 18 880 000 человек17 – то есть три благоприятных восьмерки подряд показались авторам важнее статистической точности.
