До конца века восточные леса были просто заполонены ботаниками. Это были Питер Калм, Ларс Юнгстрем, Константэн Самюэль Рафинеск-Шмальц, Джон Фрейзер, Андре Мишо, Томас Наттелл, Джон Лайон и несчетное число других ученых. Там в этот период побывало столько людей, что зачастую не представляется возможности определить с точностью, кто что открыл. В зависимости от того, какому источнику принадлежат эти данные, можно утверждать, что Фрейзер обнаружил либо сорок четыре новых растения, либо двести пятнадцать, либо где-то в этом промежутке.
Одним из его неоспоримых открытий стал ароматный южный бальзам фрейзеровской ели, которая столь часто встречается в высокогорьях Северной Каролины и Теннесси. Но его имя ель получила благодаря тому, что он взобрался на вершину Клингманс-Доума до того, как это успел сделать его соперник Мишо.
В течение весьма значительного отрезка времени эти люди действовали с потрясающим размахом. Одна из экспедиций Бартрэма-младшего длилась почти пять лет, и он ушел в глубь леса настолько далеко, что его списали со счетов, считая без вести пропавшим. Когда же он вернулся из леса, то с удивлением узнал, что Америка уже целый год воевала с Великобританией, что послужило причиной бесследного исчезновения его руководства. Мишо путешествовал из Флориды до Гудзонского залива, а Наттелл, известный своим героизмом, отважился дойти до самых берегов Верхнего озера, куда он шел пешком за нехваткой средств.
Зачастую они собирали чрезвычайно много растений, если не сказать, непомерно много. Лайон сорвал 3600 побегов крупнолистной магнолии всего с одного холма и еще тысячу других растений, включая красивый красный цветок, из-за которого он впал в горячку, а все его тело покрылось одним сплошным волдырем. Как оказалось, он нашел ядовитый сумах. В 1765 году Джон Бартрэм обнаружил особенно прекрасную камелию Franklinia Altamaha, которая уже к тому моменту была редкостью, а за двадцать пять лет полностью вымерла. Сегодня она выжила только в культивированном виде. И это полностью заслуга Бартрэма. В это время Рафинеск-Шмальц провел семь лет, скитаясь по Аппалачам, ничего особо не обнаружил, но собрал 50 тысяч семян и черенков.
Как им это удалось, остается для меня загадкой. Каждому растению нужно было дать описание и имя, нужно было собирать их семена и срезать черенки. Последние нужно было посадить в горшок, обернув плотной бумагой или парусиной. Их необходимо было поливать и за ними нужно было ухаживать, а еще их нужно было вынести каким-то образом из чащи в цивилизованный мир. Лишения и невзгоды поджидали натуралистов неустанно и в большом количестве. Всюду их подстерегали медведи, змеи и пантеры. Сын Мишо был сильно ранен медведем, набросившимся на него из-за деревьев. (Черные медведи в те времена, похоже, были значительно яростнее, так как почти в каждом дневнике описывались случаи их внезапных и ничем не спровоцированных атак на человека. Вполне вероятно, что медведи восточной части Америки стали менее агрессивными, потому что научились ассоциировать людей с оружием.) Индейцы тоже были в основном враждебными, хотя нередко смущались при виде европейского джентльмена, тщательно собирающего растения, которые и так росли в изобилии. Также проблемой были такие болезни, как малярия и желтая лихорадка. «Я не знаю никого, кто вынес бы такое утомительное путешествие и составил мне компанию», – устало жаловался Джон Бартрэм в письме своему боссу в Англии. И неудивительно.
Но очевидно, что оно того стоило. Цена особо дорогого семени могла доходить до двадцати одного шиллинга. За одно путешествие Джон Лайон получил чистыми 900 фунтов после вычета расходов, что составляло весьма значительную сумму, а на следующий год он вернулся и заработал почти столько же. Фрейзер совершил одно длительное путешествие, которое спонсировалось Екатериной Великой, императрицей России, а когда вернулся из глуши лесов, то узнал, что в России уже правит новый царь, которому растения были неинтересны и который счел Фрейзера безумцем и отказался платить ему по контракту. Поэтому Фрейзер все взял с собой в Челси, где у него был небольшой питомник растений, и прилично на этом заработал, продавая азалии, рододендроны и магнолии английскому дворянству.
Некоторые делали это ради простого удовольствия обнаружить что-нибудь новое. Особенно вызывает восхищение Томас Наттелл, умный и профессиональный работник типографии без образования из Ливерпуля, отправившийся в Америку в 1808 году. Здесь он неожиданно увлекся растениями, поэтому предпринял два долгих похода, которые оплатил из своего кармана. Он совершил множество важных открытий и щедро одарил найденными им растениями «Ливерпульский ботанический сад», ни на минуту не задумавшись о том, что мог бы на этом обогатиться. Всего за девять лет, с самого нуля, он стал ведущим специалистом по американским растениям. В 1817 году Наттелл выпустил (в прямом смысле, потому что не только написал, но и сам напечатал) свой главный труд «Виды североамериканских растений», который большую часть века считался основной энциклопедией американской ботаники.
Четыре года спустя его назначили руководителем ботанического сада в Гарварде, где он проработал десяток лет, а также успел стать ведущим специалистом по птицам, выпустив в 1832 году в печать известный труд по американской орнитологии. Он был, по всеобщему признанию, весьма приятным человеком, которого уважал любой, кто имел честь с ним познакомиться. По крайней мере, так о нем рассказывают.
Уже во времена Наттелла леса преображались. Пантеры, лоси и серые волки истреблялись, как и бобры и медведи. Могучие первичные веймутовы сосны в северных частях леса, достигающие 220 футов в высоту (с двадцатиэтажное здание), вырубались для изготовления корабельных мачт или для того, чтобы освободить землю под фермерские угодья. Почти все они были повалены еще до окончания века. Повсюду витал дух некого безрассудства, возникшего из-за ощущения, что американский лес никогда не истощится. Двухсотлетние пеканы подрубались, чтобы легче было собрать урожай с самых высоких веток. С каждым уходящим годом картина леса ощутимо менялась. И только одна вещь осталась в изобилии совсем до недавнего времени, сохранив тем самым ощущение первородного леса, подобного эдемским садам. Это был могучий и грациозный американский каштан.
Дерева, подобно этому, не существует. Возвышаясь на сотню футов над лесным покровом, оно распустило свои ветви, каждой из которых нет равных по своей пышности. На одном дереве растут тысячи листьев, а на всех деревьях леса – порядка миллиона. И хотя каштан и вполовину ниже, чем восточные сосны, он по своей массе и симметрии является деревом совсем другого порядка. На уровне земли, в полную высоту, его ствол достигает трех метров в диаметре, а обхват – более семи метров.
Я как-то видел фотографию, сделанную в начале прошлого века, на которой были запечатлены люди, устроившие пикник в каштановой роще, недалеко от того места, которое мы с Кацем проходили, известного как национальный заповедник «Джордж Вашингтон». На фотографии изображена группа людей в пышных одеждах в погожий воскресный день – дамы с закрытыми зонтиками и мужчины с пышными усами и со шляпами-котелками на голове. Они удобно расположились на покрывале на полянке, позади которой в косых лучах света виднеются стволы деревьев невероятной величины. Люди на фотографии казались такими маленькими, такими смехотворно крошечными по сравнению с деревьями, что ты невольно задумывался: не шутка ли это, подобная старым открыткам с забавным названием «Типичная ферма Айовы», на которых арбузы были размером с амбар, а початок кукурузы помещался в тележку. Но все эти огромные каштаны на самом деле существовали. И такая картина наблюдалась на десятках тысяч квадратных миль холмов и бухт от обеих Каролин до Новой Англии. Увы, всего этого больше нет.
