Нас высадили у ущелья Рокфиш, представляющего собой южный проход в национальный парк Шенандоа. Я с нетерпением ждал этого момента, так как этот парк потрясающе красив – собственно, потому он и является национальным парком, – но был немного обеспокоен перспективой провести следующие семь или восемь ночей и пройти 162 км под гнетом правил национальных парков.
У ущелья Рокфиш есть специальный приемный пункт, в котором работают рейнджеры, где автомобилисты должны платить вступительный взнос, а настоящие путешественники должны получить разрешение на поход по отдаленной местности. Разрешение ничего не стоит. Одна из благороднейших традиций Аппалачской тропы заключается в том, что каждый ее сантиметр бесплатен. Но при этом вам приходится заполнять длинную анкету, куда нужно внести свои личные данные, описать маршрут по парку и указать, где вы планируете останавливаться каждую ночь, что немного нелепо, учитывая тот факт, что вы не знаете местности и не можете заранее предугадать, какое расстояние сможете преодолевать.
К анкете прилагается обильный перечень правил и предупреждений о штрафах и немедленной депортации за… Да практически за все. Я заполнил анкету как можно лучше и передал ее в окно к женщине-рейнджеру.
– Значит, вы путешествуете по тропе? – сказала она, продемонстрировав свою жуткую проницательность, приняла анкету, даже не взглянув на нее, сурово поставила на ней печать и оторвала ту часть, которая будет нашей лицензией.
– Ну, мы пытаемся, – сказал я.
– Я должна когда-нибудь сама по ней пройтись. Я слышала, это очень здорово.
– Вы, рейнджер, и никогда не были на тропе? – удивился я.
– Нет, боюсь, что никогда, – ответила она с тоской. – Живу здесь всю жизнь, но до сих пор этого не сделала. Но когда-нибудь…
Кац, помня о муже Бьюлы, уже практически тащил меня в лес, мечтая о своей безопасности, но мне стало любопытно.
– А вы давно рейнджер?
– В августе будет двенадцать лет, – сказала она с гордостью.
– Вы обязательно должны попробовать пройти по тропе. Это правда очень здорово.
– Можно подкачать вашу дряблую задницу, – тихо пробормотал Кац и зашагал в лес. Я смотрел на него с удивлением и любопытством. Быть настолько грубым, это не было похоже на Каца, но я решил, что все дело в недосыпе, глубокой сексуальной неудовлетворенности и в обилии сосисок от Hardee’s.
Национальный парк Шенандоа – парк с проблемами. Даже больше, чем Грейт-Смоки-Маунтинс, парк страдает от критической нехватки средств (циник может сказать, что от критически неправильного их применения). Несколько километров боковых троп уже закрыты, а многие другие продолжают разрушаться. Если бы волонтеры из потомакского «Клуба Аппалачской тропы» не сохранили 80 % парковых троп, в том числе и участок АТ, все могло бы быть еще гораздо хуже. «Мэтьюс Арм Кэмпграунд» – одна из основных зон для отдыха в парке – была закрыта из-за отсутствия средств в 1993 году, и с тех пор ее так и не открыли. Несколько других зон отдыха закрыты большую часть года. Какое-то время в восьмидесятых годах даже укрытия для идущих по тропе, или хижины, как их здесь называют, были закрыты. Я не знаю, как они это сделали. То есть как вообще можно закрыть деревянное сооружение с пятиметровым входом? И что еще более загадочно, зачем? Вряд ли запрет, не позволяющий туристам отдохнуть несколько часов на деревянных нарах, как-то повлияет на экономическое состояние парка. Но такие трудности для путешественников стали в восточных парках уже чем-то вроде традиции.
Несколькими месяцами ранее все национальные парки наряду с другими несущественными правительственными учреждениями были закрыты на пару недель из-за неразрешимого экономического спора между президентом Клинтоном и конгрессом. Тем не менее в Шенандоа, несмотря на многолетние проблемы с бюджетом, нашли средства, чтобы поставить по всему парку надзирателей, чтобы они разворачивали всех путешественников. В результате чего пара десятков невинных людей была вынуждена делать большие бессмысленные крюки, чтобы вернуться на тропу. Такая бдительность не могла стоить службе парка меньше 20 тысяч, или по тысяче за каждого развернутого опасного туриста. Среди главных самогенерируемых недостатков Шенандоа есть проблемы, которые не поддаются контролю. Одна из них – это переполненность. Несмотря на то что парк растянут примерно на 160 км, он почти нигде не достигает больше двух или трех километров в ширину, поэтому все два миллиона посетителей в год толпятся в особенно узком проходе вдоль линии хребта. Палаточные лагеря, туристические центры, автостоянки, АТ и Скайлайн Драйв – живописная дорога вниз по хребту, – все это существует бок о бок. Один из самых популярных пеших маршрутов в парке (не АТ) – на гору Олд Рэг – стал пользоваться таким большим спросом, что в летние выходные туристам приходится вставать в очередь, чтобы взойти на нее.
Еще один повод для расстройств – это загрязнение. Тридцать лет назад отсюда в особо ясные дни можно было увидеть монумент Вашингтона, находящийся на расстоянии 120 км. Теперь же в знойные летние дни из-за смога видимость ограничивается пятьюдесятью километрами, если вообще не тремя. Кислотные дожди привели практически к полному уничтожению форели в реках. Непарный шелкопряд появился в парке в 1983 году, и с тех пор его гусеницы подпортили значительное количество дубов и ореховых деревьев гикори. Южный сосновый лубоед провел аналогичную работу в отношении хвойных, а акациевые минеры изуродовали (но, к счастью, не уничтожили) тысячи акаций. Всего за семь лет короед тсуговый хермес повредил более 90 % болиголовов в парке. А все оставшиеся будут умирать в то время, когда вы будете это читать. Антракноз, неизлечимое грибковое заболевание, уничтожает прелестные кизилы не только в парке, но и по всей Америке. Совсем скоро кизил, как американский каштан и американский вяз, перестанет существовать. Короче говоря, трудно придумать окружающую среду с более напряженным состоянием.
И все же. Национальный парк Шенандоа восхитителен. Это, возможно, чудеснейший парк из тех, что я когда-либо видел. И, учитывая количество невозможных правил и требований, он удивительно хорошо функционирует. Почти сразу парк стал моей любимой частью Аппалачской тропы.
Мы шли через кажущийся дремучим лес, по славной, не требующей особых усилий местности, поднимаясь на щадящие 150 м за 4 минуты. Здесь мне нравилось больше. Погода была чудной, и было реальное ощущение приближающейся весны.
А главное – повсюду была жизнь. Летали насекомые, по веткам прыгали белки, подскакивали и щебетали птицы, на солнце сверкала серебристая паутина.
Два раза я вспугнул рябчика. Хотя вас самих каждый раз пугает, когда они внезапно, как выстрел из пушки, выскакивают из зарослей под ногами, потом вы видите трясущиеся перья и слышите судорожный визг. Видел сову, которая невозмутимо взирала на меня, восседая на толстом суку. Видел множество невозмутимых оленей, которые только поднимали головы, чтобы проводить меня взглядом. Шестьдесят лет назад в этом участке Голубого хребта оленей не было. Все они были истреблены охотниками. После открытия парка в 1936 году сюда привезли тридцать белохвостых оленей, и охотиться на них могли только немногочисленные хищники. Сегодня в парке живет пять тысяч оленей, и почти все они потомки той тридцатки, за исключением некоторых, мигрировавших из других областей.
