Я пообедал, сходил в кустики и помылся в хижине, затем поспешил дальше, так как меня ожидали еще восемь миль и встреча с моей женой в четыре часа в Уильямстауне. Следующие три мили я шел по большей части по высокому хребту, соединяющему Грейлок с горой Уильямс. Вид отсюда открывался бесподобный. Я мог наблюдать за тем, что происходило на огромном пространстве, простиравшемся на десятки миль на запад за небольшими холмами, да еще и горный хребет Адирондак, но наверху было очень жарко, а воздух был тяжелым и стоячим. А затем я вышел к очень крутому спуску: километр футов всего за километр пути. Он проходил через густой и прохладный лес до дороги, которая вела через изумительно красивую пригородную местность.
Стояла изнуряющая жара. Три километра по дороге без единой тени поджарили меня настолько, что я чувствовал, как нагреваются подошвы моих ботинок. Когда я наконец достиг Уильямстауна, термометр на стене банка показывал 36 °С по Цельсию. Неудивительно, что мне было душновато. Я пересек дорогу и зашел в «Бургер-Кинг», где мы с женой договорились встретиться. Если и есть за что быть благодарным двадцатому столетию, так это за радость войти из испепеляющего воздуха горячего летнего дня в прохладную, хирургически чистую атмосферу помещения с кондиционером.
Я купил стакан колы размером с ведро и, прекрасно себя ощущая, уселся на стуле около окна. Я прошел 27 км по довольно сложному горному пути в жаркую погоду. Я был грязным, потным, выбившимся из сил и вонял достаточно сильно, чтобы люди от меня отворачивались. Я снова был в дороге.
В 1850 году 70 % территории Новой Англии занимали фермерские угодья, а остальное – леса. Сегодня пропорция была обратной. Возможно, что ни одна другая местность в мире не изменилась так сильно всего за одно столетие, по крайней мере, не в противоположном от развития прогресса направлении.
Если бы вы захотели сегодня стать фермером, вам вряд ли удалось бы найти для этого место хуже, чем Новая Англия (ну, в центре озера Эйр, возможно, но вы понимаете, о чем я говорю). Почва здесь каменистая, земля идет под уклон, а вода настолько плохая, что местные жители даже гордятся ею. Если верить старой поговорке, год в Вермонте – это «девять месяцев зимы, за которой следуют три месяца очень плохой езды на санях».
Но вплоть до середины XIX века фермеры выживали и в Новой Англии, потому что их угодья находились вблизи прибрежных городов, таких как Бостон и Портленд, а еще потому, как я предполагаю, что они не могли найти себе занятия получше. Затем произошло два события: была изобретена жатвенная машина МакКормика, которая идеально подходила для больших, зеленеющих ферм Среднего Запада, но была совсем плоха на тесных каменистых полях Новой Англии; вторым событием стало развитие железных дорог, которые позволили фермерам со Среднего Запада вовремя привозить свою продукцию жителям востока. Фермеры Новой Англии не могли тягаться с такими соперниками, так что они тоже стали фермерами Среднего Запада. К 1860 году почти половина населения Вермонта, а именно 200 тысяч человек из 450 тысяч, жили не на родных землях.
Во время президентской кампании 1840 года Дениэл Уебстер дал землю 20 тысячам людей на горе Страттон в Вермонте. Проверни он тот же трюк двадцать лет спустя (что могло бы быть интересно, если бы в это время он не умер), то смог бы набрать при самом хорошем раскладе всего лишь несколько десятков голосов.
Сегодня гора Страттон почти вся покрыта лесами, хотя если вы присмотритесь, то сможете различить дыры, оставшиеся от старых погребов, остатки яблочных садов, из последних сил цепляющиеся за жизнь в тенистых подлесках, под молодыми, более живучими березами, кленами и пеканами. Повсюду на территории Новой Англии можно обнаружить старые, полуразрушенные ограды, ранее отделявшие одно поле от другого. Часто они находятся в самом центре разросшихся лесов, как напоминание о том, насколько быстро природа вновь вступает в свои владения.
Итак, я начал подниматься на гору Страттон в облачный, а потому милосердно прохладный июньский день. До вершины я должен был преодолеть шесть с половиной крутых километров, на которые приходилось 1300 м подъема. Чуть больше, чем на сотню миль в Вермонте Аппалачская тропа сливается с «Долгим путем», который пересекает самые высокие и знаменитые вершины Зеленых гор и идет прямиком до Канады. «Долгий путь» старше Аппалачской тропы. Его открыли в 1921 году, когда только был создан план Аппалачской тропы. Мне рассказывали, что и по сей день существуют поклонники «Долгого пути», которые смотрят на тропу свысока, считая ее вульгарным и чрезмерно амбициозным повтором уже существующего пути. В любом случае гора Страттон обычно считается духовным местом рождения обеих троп, так как именно здесь Джеймс П. Тейлор и Бентон МакКей заявили о своем намерении, которое привело к созданию дорог, ведущих через эти тогда еще очень дикие места. Тейлор создал свое детище в 1909 году, а немного погодя за ним последовал и МакКей.
Страттон – замечательная гора, с которой открывается впечатляющий вид на несколько других известных вершин – Эквинокс, Аскутни, Сноу и Монаднок. Но я не могу сказать, что этот пик вдохновил бы меня на то, чтобы схватиться за топор и идти рубить дорогу от Джорджии до Квебека. Возможно, на меня подействовали низкие тяжелые облака и слабое освещение, которое делало все вокруг плоским и серым. На вершине оказалось еще восемь или девять человек. В их числе был моложавый мужчина, который двигался по тропе в одиночку в своей новехонькой и дорого выглядящей ветровке. У него в руках был какой-то прибор, с помощью которого он снимал загадочные показания с неба или с окружающей атмосферы.
Он заметил, что я наблюдаю за ним, и сказал полным надежды голосом, выдававшим его радость от того, что кто-то заинтересовался его работой:
– Это монитор «Энвиро».
– Ой, правда? – вежливо ответил я.
– Он снимает восемь показаний: температуру, УФ-излучение, точку выпадения росы и так далее. – Он повернул ко мне экран, чтобы я смог рассмотреть его. – Это термическое напряжение. – На экране высветилось какое-то непонятное число, которое заканчивалось двумя цифрами после запятой. – Этот прибор измеряет уровень солнечной радиации, – продолжил он, – давление, температуру с учетом ветра, количество осадков, влажность, относительную и активную; он даже измеряет скорость получения солнечного ожога для каждого типа кожи.
– А печенье он может испечь? – поинтересовался я.
Ему это не понравилось.
– Эта штучка смогла бы однажды спасти вам жизнь, уж поверьте, – довольно высокомерно ответил он.
Я попытался представить себе ситуацию, в которой оказался бы в смертельной опасности из-за незнания точки выпадения росы, и не смог. Но я не хотел расстраивать своего собеседника и потому спросил:
– А это что? – и указал на мигающее число в верхнем левом углу экрана.
– Ах, это? Я точно не знаю. Но вот это… – тут он нажал одну из кнопок, – теперь это солнечная радиация. – Появилось еще одно бесполезное число с тремя цифрами после запятой. – Сегодня она очень низкая, – констатировал мой собеседник и наклонил свою машинку, чтобы снять еще одно показание. – Да, очень низкая сегодня.
