На ужин мы поели салями, изюма и шоколадных батончиков и скрылись в своих палатках, чтобы избавиться от назойливых москитов. Когда мы устроились, Кац с присущим ему красноречием сказал:
– Сегодня был тяжелый день. Я дико устал. – Хотя разговаривать перед сном было ему не свойственно. Я пробурчал что-то в знак согласия.
– Я и забыл, как тяжко это бывает.
– Да, я тоже.
– Хотя в первые дни всегда сложно, разве не так?
– Так.
Он умиротворенно вздохнул и мелодично зевнул.
– Завтра будет полегче, – сказал он, продолжая зевать. Как я понял, этим он давал знать, что не выкинет завтра еще какую-нибудь глупость. – Что же, спокойной ночи, – добавил он.
Я уставился на стену моей палатки, со стороны которой раздавался его голос. За все те недели, что мы провели в совместных походах, это был первый раз, когда он пожелал мне спокойной ночи.
– Спокойной ночи, – ответил я.
Я повернулся на бок. Конечно же, он был прав. Первые дни всегда тяжелые. И завтра будет лучше. Мы оба заснули в считаные минуты.
Но, как оказалось, мы оба ошибались. Хотя следующий день начался неплохо. Ясная заря обещала еще один жаркий полдень. Мы впервые за наш поход проснулись в тепле и подивились новому ощущению. Мы упаковали наши палатки, позавтракали изюмом и шоколадными батончиками и отправились в глубь леса.
К девяти часам утра солнце уже вовсю припекало. Даже в жаркие дни в лесу было достаточно прохладно, но здесь воздух был тяжелым, застоявшимся и душным, почти тропическим. Примерно через два часа после начала пути мы подошли к заливу шириной в два акра, который, как я догадался, был полон бледным тростником, упавшими деревьями и выбеленными пеньками на местах, где раньше находились их стволы. Над поверхностью воды танцевали стрекозы. Позади нас вздымалась в ожидании гигантская громада под названием гора Мокси-Болд. Особенно удивительной была тропа, которая резко и странно обрывалась у самого края воды. Мы с Кацем переглянулись: что-то здесь было не так. Впервые после Джорджии мы подумали, что потеряли тропу (один Господь знает, что бы на это сказал Куриный Джон). Мы вернулись на значительное расстояние, тщательно изучили нашу карту и путеводитель, попробовали отыскать другой путь вокруг пруда через жаркие и непроходимые прибрежные заросли и в конце концов заключили, что нам придется идти вброд. На дальнем берегу в метрах в семидесяти от нас Кац заметил белое сияние Аппалачской тропы. Нам нужно было идти по прямой.
Кац, босоногий и в одних боксерах, указывал путь. Используя длинную палку, похожую на шест, он прокладывал дорогу по куче утонувших и выглядывающих над поверхностью пней. Я следовал за ним, но на внушительном расстоянии, чтобы не наступить на бревно, на котором уже стоял Кац. Бревна были покрыты скользким мхом и легко переворачивались или шатались при каждом нашем шаге. Дважды он чуть не упал. Наконец, после того как мы прошли примерно 25 метров, он совсем потерял равновесие и, раскинув руки, с воем плюхнулся в мутную воду. Кац полностью ушел под воду, затем выплыл, снова нырнул и снова всплыл, крутясь и барахтаясь с такой яростью, что несколько ужасающих секунд я думал, что он тонет. Вес рюкзака явно тянул его вниз и мешал встать прямо или даже удержать голову над водой. Я уже собирался бросить свой рюкзак и броситься к нему на помощь, когда ему удалось уцепиться за бревно и встать на ноги. Вода доходила Кацу до груди. Он держался за бревно и тяжко глотал воздух, пытаясь восстановить дыхание и успокоиться. Кац сильно испугался.
– Ты в порядке? – спросил я.
– Ох, просто замечательно, – ответил он. – Просто замечательно. Я не знаю, почему сюда никто не запустил крокодилов, такое приключение пропало даром.
Я начал медленно приближаться к нему и почти сразу же упал в пруд. На секунду все стало каким-то сюрреалистичным, мир замедлился, и я взглянул на него с непривычного угла, открывавшегося с поверхности воды и под ней. В то же время моя рука беспомощно тянулась к бревну, которое постоянно ускользало от меня. Все это происходило в странной журчащей тишине. Кац прошлепал мне на помощь, крепко схватил меня за рубашку, вытянул обратно на свет божий и поставил на ноги. Он оказался на удивление сильным.
– Спасибо, – выдохнул я.
– Да не за что.
Мы тяжело прошествовали к дальнему берегу, по очереди падая и помогая друг другу, и прошлепали по мутной заводи, полной полусгнивших водорослей, попутно выливая из наших рюкзаков литры воды. Мы сбросили с плеч нашу ношу, сели на землю и, насквозь промокшие и изможденные, уставились на лагуну так, словно она только что жестоко надула нас. Я не мог вспомнить, когда в последний раз в этом долгом путешествии я чувствовал себя настолько же уставшим. Сидя на берегу, мы услышали голоса двух модных и подтянутых молодых туристов, которые вышли из леса позади нас. Они поприветствовали нас кивками и оценивающе поглядели на воду.
– Боитесь, что придется идти вброд? – спросил Кац.
Один из них достаточно добродушно поглядел на него:
– Это ваш первый поход по этой местности? – спросил он.
Мы кивнули.
– Что же, не хочу вас расстраивать, но, господа, дальше будет только сырее.
После чего он и его друг подняли свои рюкзаки над головами, пожелали нам удачи и вошли в воду. Они ловко пробрались через нее за каких-то тридцать секунд, когда как Кацу и мне понадобилось столько же минут, и вышли на другой берег будто из ванной, снова надели свои сухие рюкзаки, помахали нам и исчезли.
В задумчивости Кац глубоко втянул в себя воздух, отчасти вздохнув, отчасти попробовав снова дышать полной грудью.
– Брайсон, я не пытаюсь тут ныть. Боже упаси. Но я не уверен, что создан для такого. Ты вот смог бы так поднять свой рюкзак над головой?
– Нет.
На этой удручающей ноте мы затянули ремни и, поскрипывая, двинулись к горе Мокси-Болд.
Аппалачская тропа была самой сложной из тех, по которым я когда-либо путешествовал, а Мэн был ее самым трудным отрезком по параметрам, которые не поддавались моему пониманию. Отчасти в этом была виновата жара. С Мэном, штатом с самым умеренным климатом, приключился солнечный удар. Лишенный тени гранитный настил Мокси-Болд под испепеляющим солнцем излучал тепло, словно огромная печь, и казалось, что деревья и кусты дышали на нас горячим паровым воздухом. Мы отчаянно и обильно потели и пили необычайное количество воды, но никак не могли утолить жажду. Иногда воды было в избытке, но на долгих переходах она практически в одно мгновение исчезала, заставляя нас считать каждый глоток, чтобы позже не остаться совсем без запасов. Даже заполнив водой всю имеющуюся у нас тару, мы испытывали ее нехватку благодаря Кацу, выкинувшему свою бутылку. А еще, на наше несчастье, местность кишела назойливыми насекомыми, вызывала неприятное ощущение полной изолированности и была попросту сложной для ходьбы.
Кац ответил на этот вызов неожиданным образом. Он выказывал необычайное спокойствие, как будто единственным способом справиться с этими проблемами было смирение и неустанное движение вперед.
