Тихая паника, лишённая внешних причин. Внутреннее насилие перенасыщенной системы. Имплозия.
Бобур не может даже сгореть — всё предусмотрено. Пожар, взрыв, разрушение уже не выступают воображаемой альтернативой для постройки такого рода. Лишь имплозия — та форма, которая способна разрушить «четвёртый» мир, кибернетический и комбинаторный.
Ниспровержение, насильственное разрушение — это то, что соответствует режиму производства. Миру сетей, комбинаторики и потоков соответствуют реверсия и имплозия.
То же происходит и с институциями, государством, властью и т. д. Мечта узреть, как всё это взрывается вследствие противоречий, не более чем мечта. Что происходит в действительности — так это то, что институции испытывают имплозию сами по себе, вследствие разветвления, обратной связи, чрезмерно развитой системы контроля. Власть имплозирует — это и есть её нынешний способ исчезновения.
То же происходит и с городом. Пожары, войны, эпидемии, революции, маргинальная преступность, катастрофы — вся проблематика антигорода, негативизма города внутреннего или внешнего характера, содержит в себе нечто архаичное сравнительно с настоящим способом его уничтожения.
Даже сценарий подземного города — китайская версия захоронения структуры — выглядит наивным. Город уже не повторяется по схеме воспроизводства, ещё зависимой от общей схемы производства, или по схеме подобия (как восстанавливали города после Второй мировой войны), ещё зависимой от схемы репрезентации. Город уже не возрождается, даже уходя под землю, — он заново создаётся на основе чего-то подобного генетическому коду, который даёт возможность повторять его неограниченное количество раз на основе накопленной кибернетической памяти. Настал конец даже утопии Борхеса, утопии с картой, которая совпадает с территорией и полностью повторяет её: сегодня симулякр уже не проходит через этап копии и копирования, он создаётся генетической миниатюризацией. Конец репрезентации и опять же имплозия всего пространства в инфинитезимальной памяти
{109}, которая ничего не забывает и никому не принадлежит. Симуляция необратимого, имманентного порядка, всё более плотного, потенциально насыщенного, который никогда больше не испытает освободительного взрыва.
Мы были культурой освободительного насилия (рациональности). Будь то культура капитала, высвобождение производительных сил, необратимое расширение сферы разума и сферы ценности, пространства, завоёванного и колонизированного, вплоть до космических пределов, будь то культура революции, которая предвосхищает будущие формы социального и энергии социального, схема остаётся той же: расширяющаяся сфера, проходящая медленные или бурные фазы, схема высвобожденной энергии — имажинерия излучения, распространения влияния.
Насилие, которое сопровождает её, это насилие расширяющегося мира, насилие производства. По своей природе оно диалектическое, энергетическое, катарсическое. Это то насилие, которое мы научились анализировать и которое знакомо нам: насилие, которое прокладывает пути социального и которое ведёт к насыщению всего поля социального. Это насилие детерминированное, аналитическое, высвобождающее.
Сегодня появляется совершенно иной тип насилия, который мы больше не можем проанализировать, поскольку он выпадает из традиционной схемы эксплозивного насилия: имплозивное насилие, которое является не результатом расширения системы, но её перенасыщения и сжатия, как это происходит в звёздных системах. Насилие, которое является результатом чрезмерного уплотнения социального, сверхрегулированной системы, чрезмерной перегруженности сети (знаниями, информацией, мощью) и гипертрофированного контроля, блокирующего все интерстициальные
{110} нервные импульсы.
Мы не способны постичь это насилие, потому что вся наша имажинерия сфокусирована на логике расширяющихся систем. Оно не поддаётся расшифровке из-за своей недетерминированности. Возможно, оно даже не принадлежит и к схеме недетерминированности. Ведь алеаторные модели пришли на смену классическим моделям детерминации и каузальности и отличаются непринципиально. Они отражают переход от систем, определяющихся расширением, систем производства и распространения во всех направлениях — неважно, в виде звезды или ризомы
{111}, — так или иначе все философские положения о высвобождении энергии, интенсивности излучения и молекуляризации желания движутся в том же направлении — в сторону насыщения интерстициальных и бесконечных сетей. Различие между глобальным и молекулярным кроется лишь в модуляции — возможно, последней в фундаментальном энергетическом процессе расширяющихся систем.
Другое дело, если мы переходим от старой фазы высвобождения и распространения энергии к фазе имплозии после своего рода максимального излучения (следует пересмотреть концепции потери и расхода Батая
{112} в этом смысле, а также солнечный миф о неисчерпаемости излучения, на котором он основывает свою антропологию растраты: это последний эксплозивный миф нашей философии, по сути, последний фейерверк общей экономики, однако это уже не имеет для нас значения), к фазе реверсии социального — гигантской реверсии поля в момент достижения точки насыщения. Звёздные системы также не прекращают своё существование после рассеивания своей энергии излучения: они испытывают имплозию, процесс которой протекает сначала медленно, а затем постепенно ускоряется, — они сжимаются с невероятной скоростью и превращаются в инволютивные системы, поглощающие всю окружающую энергию, пока не становятся чёрными дырами, где мир, каким мы его знаем, то есть как излучение и неопределённый энергетический потенциал, перестаёт существовать.
Возможно, что крупные города — если эта гипотеза верна — превратились в этом смысле в очаги имплозии, места абсорбции и резорбции самого социального, золотой век которого, совпавший с двойным концептом капитала и революции, несомненно, остался в прошлом. Социальное медленно, а иногда резко инволюционирует в поле инертности, которое уже охватило политическое. (Противоположная энергия?) Следует воздерживаться от того, чтобы воспринимать имплозию как негативный, инертный и регрессивный процесс, к чему нас побуждает язык, противопоставляя эволюцию и революцию. Имплозия — специфический процесс с непредсказуемыми последствиями.
Май 68-го года
{113} был, без сомнения, первым имплозивным эпизодом, то есть вопреки своей трактовке в терминах революционной просопопеи
{114} первой бурной реакцией на насыщение социального, ретракцией, вызовом гегемонии социального вопреки идеологии самих участников, которые думали, что углубляются в социальное, — такова уж природа воображаемого, которое всё ещё доминирует над нами, а впрочем, значительная часть событий 68-го ещё смогла стать частью этой революционной динамики и взрывного насилия, но одновременно с этим тогда началось и другое: бурная инволюция социального в определённый момент и, как следствие, имплозия власти, внезапная и на коротком промежутке времени, которая, однако, с тех пор никогда не прекращалась, потому что происходит в глубине: имплозия социального, имплозия институций, имплозия власти, а вовсе не какая-то неуловимая революционная динамика. Напротив, сама революция, идея революции также испытывает имплозию, и эта имплозия способна вызвать наиболее тяжёлые последствия, чем сама революция.
