Бесполезно выяснять, потеря ли коммуникации ведёт к этой эскалации в пределах симулякра или это симулякр, который первым появляется здесь с целью апотропии, с целью заранее воспрепятствовать любой возможности коммуникации (прецессия модели, которая кладёт конец реальному). Бесполезно выяснять, что первоначально — ни то и ни другое, потому что это циклический процесс — процесс симуляции, процесс гиперреального. Гиперреальность коммуникации и смысла. Более реальное, чем само реальное, — вот так реальное и упраздняется.
Таким образом, не только коммуникация, но и социальное функционирует в замкнутом цикле в качестве обманки, к которой приложена сила мифа. Доверие, вера в информацию присоединяется к этому тавтологическому доказательству, которое система предоставляет о самой себе, дублируя в знаках отсутствующую реальность.
Однако можно предположить, что эта вера столь же неоднозначна, как и вера, сопровождающая мифы в архаичных обществах. В это верят и не верят. Никто не терзается сомнениями: «Я знаю точно, но вопреки всему…» Этот вид обратной симуляции возникает в массах, в каждом из нас в ответ на симуляцию смысла и коммуникации, в которой нас замыкает эта система. В ответ на тавтологичность системы возникает амбивалентность масс, в ответ на апотропию — потеря интереса или до сих пор загадочное верование. Миф продолжает существовать, однако не стоит думать, что люди верят в него: именно в этом кроется ловушка для критической мысли, которая может работать, лишь исходя из предположения о наивности и глупости масс.
2. За этой инсценировкой интенсификации коммуникации, массмедиа, информации усиленными темпами продолжается непреодолимая деструктуризация социального.
Тем самым информация разлагает смысл, разлагает социальное, превращает их в некую туманность, обречённую вовсе не на прирост нового, а, наоборот, на тотальную энтропию.
[13]
Таким образом, медиа — это исполнительные механизмы не социализации, а как раз наоборот — имплозии социального в массах. И это лишь макроскопическое расширение имплозии смысла на микроскопическом уровне знака. Эту имплозию следует проанализировать, исходя из формулы Маклюэна: «medium is message», возможные выводы из которой ещё далеко не исчерпаны.
Она означает, что всё смысловое содержание поглощается единственной доминирующей формой медиума. Один лишь медиум является событием — безотносительно содержания, конформистского или субверсивного. Серьёзная проблема для любой контринформации, радиопиратов, антимедиа и т. д. Однако существует ещё более серьёзная проблема, которую сам Маклюэн не обнаружил. Ведь за пределами этой нейтрализации всякого контента можно было бы надеяться на то, что медиум ещё будет функционировать в своей форме и что реальное можно будет трансформировать под влиянием медиума как формы. Если весь контент будет упразднён, останется, возможно, ещё революционная и субверсивная ценность использования медиума как такового. Однако — и это то, к чему в своём предельном значении ведёт формула Маклюэна, — происходит не только лишь имплозия месседжа в медиуме, но в том же самом движении происходит и имплозия самого медиума в реальном, имплозия медиума и реального в некий род гиперреальной туманности, в которой дефиниция и собственное действие медиума больше не идентифицируются.
Даже «традиционный» статус самих медиа, что характерно для современности, поставлен под сомнение. Формула Маклюэна: «medium is message», являющаяся ключевой формулой эры симуляции (медиум является сообщением — отправитель является адресатом, эмиттер является рецептором — замкнутость всех полюсов — конец перспективного и паноптического пространства — таковы альфа и омега нашей современности), и сама эта формула должна рассматриваться в своём предельном выражении, то есть: после того как все контенты и месседжи испарятся в медиуме, сам медиум исчезнет как таковой. В сущности, это ещё благодаря месседжу медиум приобретает признаки существования, это сообщение предоставляет медиуму его отчётливый, детерминированный статус посредника коммуникации. Без месседжа медиум сам попадает в неопределённость, характерную для всех наших основных систем суждения и оценки. Лишь модель, действие которой непосредственно, порождает сразу месседж, медиум и «реальное».
Наконец, «medium is message», означает не только конец месседжа, но и конец медиума. Больше нет медиа в буквальном смысле слова (я имею в виду прежде всего электронные средства массовой информации), то есть инстанции, которая была бы посредником между одной реальностью и другой, между одним состоянием реального и другим. Ни по содержанию, ни по форме. Собственно, это то, что и означает имплозия. Взаимопоглощение полюсов, короткое замыкание между полюсами любой дифференциальной системы смысла, стирание чётких границ и оппозиций, включая оппозицию и границу между медиумом и реальным, — следовательно, невозможность любого опосредствованного выражения одного другим или диалектической зависимости одного от другого. Циркулярность всех эффектов медиа. Следовательно, невозможность смысла в буквальном смысле как одностороннего вектора, идущего от одного полюса к другому. Необходимо до конца проанализировать эту критическую, но оригинальную ситуацию: это единственное, что остаётся нам. Бесполезно мечтать о революции через содержание, тщетно мечтать о революции через форму, потому что медиум и реальное составляют отныне единую туманность, истина которой не поддаётся расшифровке.
Констатация этой имплозии контента, поглощения смысла, исчезновения самого медиума, резорбции любой диалектики коммуникации в тотальной циркуляции модели, имплозии социального в массах может показаться катастрофической и безнадёжной. Однако это выглядит так лишь с точки зрения идеализма, который полностью доминирует в нашем представлении об информации. Мы все пребываем в безумном идеализме смысла и коммуникации, в идеализме коммуникации посредством смысла, и в этой перспективе нас как раз и подстерегает катастрофа смысла.
