Наконец, спустя четыре месяца после прибытия Галилея в Рим, решение было принято: в конце июня 1633 года Галилея снова вызвали в священную канцелярию для получения декрета инквизиторов. Его осудили за непокорность; «Диалог» запретили, а ученому предписали отречься от ошибок и признаться в неповиновении, после чего он будет помещен в тюрьму святой инквизиции, где останется, пока папа не сочтет нужным его освободить. (На самом деле тюремное заключение сразу же было заменено домашним арестом в одной из римских резиденций Медичи.) Но по двум пунктам обвинения Галилей выиграл. Он просил, чтобы от него не требовали признания, что он плохой католик и что он намеренно обманул кого-то, напечатав свою книгу. В действительности тем самым он отрицал, что когда-либо придерживался мнения, которое церковь считала еретическим. Он обещал, что его никогда больше не заподозрят в ереси. В принципе Галилей был лояльным католиком и мог с чистой совестью поклясться в этом. Но он остро чувствовал социальный позор, связанный с осуждением и последующим заключением, возможно, более остро, чем запрет «Диалога», который не явился для него сюрпризом.
О процессе и осуждении Галилея ходило много легенд. В XIX веке, когда свобода мысли была, как никогда, крепка и рационализм одержал победу, «дело» Галилея представлялось непостижимым. Или Галилей сломался под пытками, или его отречение не было искренним. Но ведь Галилей был итальянским католиком 1633 года, а не североевропейским протестантом XIX века. Он считал священную канцелярию и папу заблуждающимися представителями церкви, и он подчинился им, как и было должно. Он считал наказание суровым и всячески старался его смягчить, даже когда спустя год ему позволили вернуться на свою виллу возле Флоренции. Он оплакивал свою неспособность использовать мнение просвещенных итальянцев, чтобы изменить предрассудки церковной иерархии. Ученый разделял мнение друзей, многие из которых были духовными лицами, считавших всему виной враждебность иезуитов. Но при всем том ему даже в голову не приходило взбунтоваться.
Забавный поворот: декрет церкви, процесс и обсуждения Галилея пошли на пользу коперниканизму. Латинское издание «Диалога» увидело свет в Страсбурге в 1635 году, вместе с латинским и итальянским изданием «Письма великой герцогине». Итальянцы были вынуждены молчать или применять теории Коперника только к Юпитеру и его спутникам, но католические ученые во Франции и других странах не обратили внимания на декрет. Декарт занимал уникальную позицию в ученом мире. Он никогда открыто не признавал коперниканизм, хотя считал его истинной системой мира.
Отец Мерсенн, глубоко религиозный и в высшей степени благочестивый человек, перевел на французский язык несколько трудов Галилея по механике и стал коперниканцем. Гассенди (1592–1655), также духовное лицо, не только продолжал активную переписку с Галилеем после 1633 года, но и энергично защищал систему Коперника. Были и другие ученые, которые поддерживали коперниканизм после 1633 года больше, чем после 1610-го. С помощью телескопа Галилей получил информацию, показавшую, как мало древние знали о Вселенной, которая описывалось системой Коперника намного лучше, чем системой Птолемея. А процесс и осуждение Галилея сделал выбор между двумя системами вопросом совести и принципа. Больше никто не хотел ждать. Те, кто не желал становиться убежденным коперниканцем, должны были, по крайней мере, стать последователями Тихо Браге, чтобы считаться серьезными учеными. Галилей выиграл, хотя формально был осужден. Он убедил людей, что споры идут не вокруг теологии, а вокруг структуры небес. Принятие или непринятие коперниканизма перестало быть проблемой, связанной с верой. Теперь оно опиралось на свидетельства звезд, которые представлял Коперник.
Эпилог
Процесс Галилея знаменует высшую точку великих дебатов о космологии и конец долгого поиска новой астрономии, начатой Пурбахом. Галилей показал дорогу, по которой следовало идти дальше, потому что только благодаря динамике Галилея появился синтез Ньютона. Динамика, которую Галилей использовал как случайный аргумент в «Диалоге», была со временем растолкована в «Серьезных разговорах о двух новых науках» (Discourses on Two New Sciences) – труде, который он упрямо завершил, несмотря на заключение и слепоту. Книга была тайком вывезена из Италии и в 1638 году напечатана в Голландии, показывая, что новые идеи остановить не может никто. Кеплер, умерший в 1639 году, никогда не видел «Диалога», не знал новой динамики Галилея, как и того, что Галилей проигнорировал все его сложные расчеты. И все же комбинация динамики Галилея и математической астрономии Кеплера сделала возможной окончательный триумф новой астрономии.
Астрономия созрела раньше, чем естественные науки. И все же в каком-то смысле работа Гарвея также стала моментом истины. Попытки автора XV века взглянуть на анатомию и физиологию глазами Галена привели сначала к независимому изучению, потом к новым концепциям и новым знаниям. А те, в свою очередь, привели к разрушению центрального столпа физиологии Галена посредством доктрины кровообращения. Хотя это открытие многими отвергалось даже в 1630-х годах, никто не сомневался, что современные врачи знали больше, чем древние, а экспериментальные методы можно использовать для исследования человеческого скелета так же, как и любой другой части природы. Даже вспомогательные науки – ботаника и зоология – уже находились на пути к независимому развитию.
Одной из самых заметных перемен в период между 1450 и 1630 годами является изменение отношения к древним. В 1450 году люди пытались только понять, что открыли древние, уверенные, что больше уже ничего нельзя узнать. К 1630 году все изменилось. Теперь труды древних авторов были доступны на многих местных языках, и даже не слишком грамотные люди, прочитавшие эти книги, знали, что авторитет греческих и римских авторов подвергается, мягко говоря, сомнению. Древнее знание быстро устаревало. То, что казалось новым в 1500 году, безнадежно устарело к 1600 году – идеи менялись с воистину удивительной быстротой. В 1536 году Петр Рамус (Пьер де ла Рама), возможно несколько преждевременно, мог публично отстаивать тезис о том, что все сказанное Аристотелем ложно. Спустя сорок лет философия Аристотеля все еще преподавалась в университетах, но блестящие студенты, такие как Фрэнсис Бэкон, уже утверждали, что изучение Аристотеля – ненужная потеря времени. К 1630 году стало очевидно, что путь свободен для новой физики, как и для новой космологии. Только зоологические труды Аристотеля все еще считались авторитетными.
В 1450 году человек, занимающийся наукой, был или классическим ученым, или пребывал на уровне колдуна. В 1630 году он был или образованным человеком нового типа, или техническим ремесленником. Авторитет древних упал, зато возросла уверенность в себе молодых ученых. Необходимость в классическом образовании стала не столь насущной, хотя все еще считалось, что каждый ученый должен читать и писать по-латыни. Успехи науки и быстрое продвижение вперед рационализма, как правило, означали конец магических традиций. Математик больше не был астрологом, на место алхимии пришла химия и стала быстро развиваться. Мистицизм чисел, так любимый Кеплером, уступил место теории чисел, которую исследовал Ферма (1601–1665); естественная магия вот-вот должна была оказаться вытесненной экспериментальной наукой и механической философией. Наука и рационализм готовились стать синонимами, скрепленными воедино Discourse on Method (1637) Декарта.
