Предположим же, как позволяют себе делать волшебники-беллетристы, что Алкуина вдруг отправили в далекое путешествие — из императорского Аахена через сапог и каблук Италии, через Средиземное море, закрытое в VIII веке для ученых, так же как и для мореплавателей. И дальше наш священнослужитель, судорожно сжимая от волнения сутану, проплывает мимо Палестины, следует через все старые римские провинции в Сирии и, наконец, с восторгом лицезрит шпили и минареты Багдада.
Вот что увидел бы Алкуин, как впоследствии — Якут ар-Руми, арабский географ-невольник [73]:
Бесчисленные предместья, с несчетными парками, садами, виллами и прекрасными променадами, а также множеством изобильных базаров и изящных мечетей.
А еще:
дворец халифа, стоящий в центре обширного парка, в котором, помимо зверинца и птичника, есть вольер для диких зверей.
А еще:
сады, разбитые на территории дворца, а также прилегающие территории, с утонченным вкусом украшенные растениями, цветами и деревьями, водоемами, фонтанами и скульптурами.
А еще:
дворцы знати, выстроенные не из цемента и известки, но из мрамора, а также дворцы и дома, щедро позолоченные, изящно отделанные, а в них — ковры с прекраснейшей вышивкой, парчовые и шелковые полотнища; покои, со вкусом и без излишеств обставленные роскошными диванами, дорогими столами, редчайшими китайскими вазами, золотыми и серебряными украшениями.
А еще:
беседки, сады и парки вельмож и знати по обоим берегам реки Тигр, мраморные ступени, ведущие к кромке воды, вид на реку, который оживляют тысячи гондол с флажками вдоль палуб, танцующие на волнах, точно солнечные блики, и несущие охочих до удовольствий жителей Багдада из одной части города в другую.
Привожу все это, чтобы передать ощущение непреодолимого контраста между Европой VIII века — грязь, льющаяся по улочкам, на которых когда-то работала сложная система водостоков, дымка, висящая повсюду, мыши, шмыгающие по булыжным мостовым, — и мусульманским миром, во времена, когда династия Аббасидов была в силе и на улицах Багдада можно было встретить гордого бородача халифа Харуна ар-Рашида, обозревающего с довольным видом город своего величия.
Абу-Машар аль-Балхи Джафар ибн Мухаммед — самый прославленный астролог в мусульманском мире IX века. Он жил в Багдаде, был человеком утонченным, привыкшим к мрамору, шелку и плеску воды под украшенными флагами и освещенными фонарями лодками, медленно плывущими от одного багдадского дворца к другому. Его длинное имя сообщает читателю, что родился он в Балхе (аль-Балхи — из Балха) в провинции Хурашан рядом с афганской границей, был отцом (абу) Машара и сыном (ибн) Мухаммеда. Но ничего не говорит о зове его наследственной памяти, которая с помощью всяких высокохудожественных хитростей — лирической поэзии, изысканно расписанных минаретов, писем, самой персидской письменности и, помимо того, музыки — привела его в погрязшую в чувственных наслаждениях и коррупции империю Сасанидов, которую ста пятьюдесятью годами ранее завоевал Ахнаф ибн Кайс.
Без конца хватаясь за прикрытый грубой тканью локоть Алкуина, Абу-Машар мог открыть взору этого серьезного простака то, что сам-то он принимал как должное, и прежде всего — народ Багдада. Тут были: иудеи в талесах, расшитых бисером; несторианцы
[18], против которых Алкуин выступал в битве с ересью адопцианством
[19]; манихейцы
[20], вечно делящие миры на две половины, словно грецкий орех; буддисты; черные как смоль индуисты из Южной Индии; бормочущие проповедники со всех концов земного шара; купцы в кафтанах; уличные астрологи с досками для письма на коленях; писцы, которые за небольшую плату напишут любовное послание, завещание или деловой документ; ювелиры, работающие с золотом, слоновой костью и драгоценными камнями; торговые ряды, на которых продают курицу, запеченную с лимоном, ягненка на вертеле с кардамоном, рулетики в меду или плоские куски питы, намазанные жиром.
Мягким багдадским вечером, когда вдалеке слышится голос муэдзина, созывающего правоверных на молитву, Алкуин и Абу-Машар, возможно, говорили об астрологии. Я очень сомневаюсь в том, что Алкуин мог составить гороскоп как следует. Не исключено, что он читал Матерна. Птолемей еще не был переведен на латынь, а греческого Алкуин не знал. Его астрологическая система, какой бы она ни была, представляла собой, вероятно, всего-навсего осколки древних систем. Приторные учения и детали, доступные Абу-Машару, напротив, громоздились, точно вымоченный в вине изюм на сицилийском свадебном торте. Доротей из Сидона, Веттий Валенс — «да, разумеется», но также и Бузурджмихр, мудрый визирь Хосрова I, Заратустра, мощные оживленные потоки греко-индо-иранской традиции в астрологии и астрономии эпохи династии Пахлави, великие индийские мыслители Варахамихира и Ариабхата, другие классики санскрито-греко-индийской традиции [74].
Это был мир за пределами того мира, что знал Алкуин, и того, что известен нам.
Абу-Машар начал свою карьеру преподавателем хадита, дисциплины, весьма напоминающей изучение Талмуда, в котором ученик заучивает наизусть слова пророка, чтобы потом использовать для экзегетического анализа и обучения. На сорок седьмом году жизни он пережил духовный кризис. Его биографы не раскрывают причин. А немного позднее он попал под влияние Абу-Юсуфа Якуба бен-Исхака аль-Кинди, величайшего из первых мусульманских философов и одного из глубочайших мыслителей Средневековья. Аль-Кинди приобрел ученика, а Абу-Машар — учителя. И впервые со времен Птолемея астрологией занялся научный гений.
Аль-Кинди заинтересовался магией и предсказанием будущего. Этот интерес и помог сфокусировать блуждающий взгляд его интеллекта на астрологии. Корень магии всегда крылся в определенных заклинаниях, формах слов, обладавших силой воздействия на материальные объекты. Легенды рассказывают, что есть слова столь страшной силы, что, написав их на песке или бумаге, человек внезапно умирает. Глупец, произнесший их вслух, гибнет на месте, гибнут и звери, которые их слышали. Именно по этой причине маги передают друг другу такие слова, записывая их на воде, чтобы буквы тотчас же исчезли [75].
Вот интересно — может человек владеть этими жуткими словами, не подозревая, что знает их? А если их произнесли одними губами, беззвучно? Или случайно, или с досады? Или как часть более длинного, совершенно безобидного слова, скажем, как «кот» в слове «котировка»? А если два мага одновременно проклянут друг друга, воспользовавшись одними и теми же страшными словами? Тогда каждый из них будет нести ответственность за смерть другого? Или следователь вынесет заключение, что это было парное самоубийство, и печально объяснит: мол, как бы там это ни выглядело, каждый из них буквально заговорил себя до смерти — такое бывает с профессорами, падающими замертво в аудиториях?
