Однако за короткий «чрезвычайный» период довести до конца некоторые фундаментальные преобразования – приватизацию, создание зрелой финансовой системы, пенсионную реформу – было, конечно, невозможно. В результате даже те страны, которые воспользовались этим первым этапом, чтобы начать радикальные реформы, сталкиваются с проблемой их завершения на следующей стадии – в рамках «нормального» политического процесса. Тем не менее, вероятнее всего, решить эту проблему было бы еще труднее, если бы указанные реформы не были запущены в «чрезвычайный» период. Демократия в посткоммунистических странах наделила властью избирателей, а электорат в своих предпочтениях исходит не из преимуществ той или иной отдельной позиции (одного «товара»): он может выбирать лишь между «пакетами» позиций, составленных политическими партиями. Это обстоятельство, по всей вероятности, обернулось серьезными последствиями в отношении шансов радикальных экономических реформ и препятствий для их реализации. Поддержки подобных реформ можно добиться за счет их «привязки» к пользующейся популярностью в обществе позиции по другому вопросу (например, о вступлении в ЕС в противовес сохранению полной национальной независимости). Подобную ситуацию можно назвать позитивной привязкой. С другой стороны, негативного отношения к реформам также можно добиться за счет привязки к популярной позиции по другому вопросу (например, в российской политической жизни – к критике властей в связи с распадом империи). В этом случае можно говорить о «негативной привязке».
Возможности для создания подобных позитивных и негативных привязок в разных посткоммунистических государствах варьировались, и эти различия, судя по всему, связаны с глубиной радикальных реформ. Более «радикально-реформаторские» страны добивались лучшего соотношения между этими привязками, чем менее радикальные. Так, в странах Центральной и Восточной Европы и Балтии перспектива вступления в ЕС сыграла роль важной движущей силы в поддержку реформ. Кроме того, избиратели в этих странах, особенно в прибалтийских государствах, которых отличает высокий уровень национального самосознания, могли поддержать программы радикальных экономических реформ, предложенные силами, выступавшими за независимость, потому что они доверяли этим силам и считали подобные преобразования необходимыми для укрепления экономики, а значит, и вновь обретенного суверенитета своих стран.
В странах, где проводились менее радикальные реформы, создать такие позитивные привязки не удалось. Перспектива вступления в ЕС была для них исключена, а национальное самосознание в этих странах было в среднем ниже, чем в обществах, проводивших радикальные реформы (достаточно сравнить Прибалтику и Беларусь). Россия в этом отношении представляет собой особый случай. Здесь, в отличие от бывших стран-сателлитов, распад СССР, как уже упоминалось, породил не столько эйфорию, связанную с обретением независимости, сколько разочарование, дезориентацию и недовольство. В результате у оппонентов радикальных экономических реформ – коммунистов – появилась возможность использовать эти негативные ощущения.
Роль реформаторов Однако одними ситуационными факторами – разными стартовыми условиями и сочетанием позитивных и негативных привязок – не объяснить различия в масштабе рыночных реформ, а значит, и в экономических показателях. Каждый, кто знаком с историей посткоммунистических реформ, не мог не заметить, что важную роль в ней играли компетентные и решительные реформаторы в составе правительства, наличие или отсутствие которых в руководстве страны является, несомненно, случайным фактором. Однако роль личности в истории не следует недооценивать. Благоприятные шансы для радикальных реформ, обусловленные ситуационными факторами, могли быть упущены, если бы таких людей не было, а сопротивление реформам – следствие неблагоприятных ситуационных факторов – можно, по крайней мере частично, преодолеть, если подобные реформаторы оказываются у власти. Примером первого варианта, на мой взгляд, может служить начальный этап преобразований в Венгрии, а второго – радикальные реформы в Киргизии, которые выделил в качестве приоритетной стратегической задачи президент-реформатор Акаев.
Либерализация и СМИ
Политическая либерализация позволяет СМИ обрести независимость. В коммунистические времена подконтрольная пресса не могла регулярно освещать и критиковать реалии тогдашнего строя. Находясь под политическим контролем, она занималась «лакировкой действительности». Обретя свободу, СМИ, напротив, сосредоточили внимание на негативных аспектах новой посткоммунистической реальности, поскольку плохие новости обычно вызывают больше интереса у аудитории, чем хорошие. Таким образом, освещая события в поскоммунистический период, они «сгущали краски». Подобный переход от лакировки действительности к сгущению красок, который в основном представлял собой естественный побочный результат политической либерализации и принципов функционирования свободных СМИ, не мог не оказать существенного воздействия на политические взгляды и предпочтения избирателей. Он должен был омрачить их представления о новой формирующейся реальности в сравнении с коммунистическим прошлым. Одним из источников негативного отношения к посткоммунистической действительности стали унаследованные от прежнего режима статистические методы, неспособные отразить новые явления в экономике, преуменьшавшие последствия реформ и преувеличивавшие их цену [25] . В результате изменение режима деятельности СМИ – важный и позитивный элемент посткоммунистических преобразований – парадоксальным образом усиливало ностальгию по прежним временам и укрепляло политические позиции антиреформаторских и неокоммунистических сил (зачастую эти силы во многом совпадали).
Впрочем, степень «сгущения красок» в освещении посткоммунистической действительности в разных странах, вероятно, варьировалась в зависимости от качества журналистики и, особенно, способности СМИ отличать унаследованные факторы от последствий самих реформ. Таким образом, эти различия также могли влиять на глубину преобразований за счет воздействия на результаты выборов.
Реформы и недовольство
С учетом тяжелых стартовых условий и неблагоприятных внешних факторов (в особенности распада СЭВ), с которыми столкнулись все страны Центральной и Восточной Европы в начале посткоммунистического переходного периода, любая проводимая ими экономическая политика неизбежно вызвала бы недовольство тех или иных слоев общества. Помимо превращения скрытой безработицы в открытую недовольство усиливалось и тем, что радикальные реформы в целом расширили рамки экономической свободы. Поскольку далеко не все могут напрямую воспользоваться новыми возможностями, у остальных это может вызвать возмущение, особенно если они считают, что «победители» получили преимущества незаслуженно. По мере того как на смену социалистической плановой экономике приходит рынок, список престижных и высокооплачиваемых профессий быстро меняется. Шахтеры, работники тяжелой промышленности и другие категории трудящихся, считающие, что они «проиграли» от реформ – пусть даже относительно, – скорее всего испытывают недовольство. Более того, расширение возможностей неизбежно сопровождается ослаблением социальной защищенности. Этот непреложный факт порой недостаточно осознается и вызывает крайне отрицательное отношение, особенно у тех, кто считает, что это ослабление защищенности никак не компенсируется новыми потенциальными возможностями.
