— Значит, мы должны исходить из того, что два заряда
уже покинули Центр, — подвел итог неутешительному совещанию Земсков,
понимая, что озвучивает собственный приговор.
— Да, — безжалостно подтвердил
Добровольский, — мы нигде не смогли найти следов исчезнувших зарядов, а
это может означать самое худшее…
Он замолчал, растерянно оглядывая собравшихся.
— Но это невероятно, — сказал он в
заключение, — даже на записи видно, что за последний месяц никто и ничего
оттуда не выносил. Как они могли исчезнуть, я просто не понимаю.
— Запись мы сейчас отправили на экспертизу, —
пояснил Машков генералу Земскову. — У меня подозрение, что запись
подделана. Пока не знаю, каким образом, но подделана.
— Давайте с самого начала, — мрачно произнес
Земсков.
Он знал, что их беседа, фиксируется и еще много раз будет
проверяться и перепроверяться, перед тем как они примут окончательное решение,
Значит, нужно опросить всех, постаравшись переложить хотя бы часть
ответственности и на них.
— Господин Миткин, — обратился он к
прокурору, — если можно, начнем с вас. Расскажите, на чем были основаны
ваши подозрения по поводу убийства двух молодых ученых.
— Да, конечно, — поднялся длинный, худощавый
Миткин, — только не называйте меня госпо дином. Мне больше нравится старое
обращение «товарищ». Но это к слову. Дело в том, что следователь, выезжавший на
место происшествия совместно с работниками ФСБ, провел расследование по всей
форме. Были опрошены свидетели, составлены протоколы, удалось даже провести
патологоанатомическое обследование трупов, у нас ведь очень неплохая
медицинская лаборатория. Но меня смутило другое. Следы на дороге. Внезапное
резкое торможение и уход машины в сторону, как бывает, когда машина неожиданно
перестает слушаться водителя. Причем даже не руль, а именно правое переднее
колесо, которое резко вильнуло в сторону, как раз на повороте. У меня уже был
однажды такой случай в Иркутске, когда я там работал. Только тогда шина была
старая, и она лопнула, а автомобиль, ударившись, попал в аварию. Я настоял на
новой экспертизе разбитой машины. К счастью, следователь оказался хоть и не
слишком внимательным, но достаточно пунктуальным. Он не разрешил уничтожить
автомобиль до официального заключения прокуратуры о причинах смерти молодых
ученых. Обломки автомобиля были опломбированы на складе. Проведенная экспертиза
подтвердила мои предположения. В правую шину кто-то выстрелил. И хотя дожди
смыли следы убийцы, но тем не менее мы провели дополнительную баллистическую и
трассологическую экспертизу и сумели установить с достаточной уверенностью, где
именно мог находиться убийца. Мои заключения были переданы в ФСБ. У меня все.
Он подумал немного и добавил:
— В настоящее время согласно полученному распоряжению и
после подтверждения факта пропажи ядерных зарядов мы возбудили уголовное дело.
«Только сыщиков прокурорских мне здесь и не хватало», —
зло подумал Земсков и сдержанно сказал:
— Мы расследуем дело как правительственная комиссия,
результаты которой будут представлены высшему руководству страны. А вы можете
проводить свое расследование, вам никто не мешает. Игорь Гаврилович, вы хотите
что-нибудь сказать?
— Нет, — растерялся директор Центра, — я
просто не представляю, кому могло понадобиться убийство двух ребят. И так
жестоко? У Никиты Суровцева семья. Непонятно.
— Где его семья? — быстро спросил Земсков.
— Они сейчас в Москве. Когда узнали о случившемся,
приезжали жена и брат. Жена особенно сильно убивалась. Она была в какой-то
командировке в Хельсинки и узнала обо всем только через три дня. На похороны не
успела. Потом забрала личные вещи мужа и уехала.
— Когда это было?
— Примерно в конце июня. Она управилась за несколько
дней. Какое там имущество у наших ученых! Казенная квартира, казенная мебель,
только два чемодана личных вещей. И детские игрушки.
— Полковник Машков, — генералу не понравилось
лирическое отступление директора Центра, — доложите о ваших действиях.
— После получения информации из прокуратуры решено было
направить специальную проверку, — доложил поднявшийся с места
Машков. — Я заменил ушедшего на пенсию Степанова. Четвертого августа в
присутствии директора Центра и представителя Министерства обороны мы провели
вскрытие контейнеров в лаборатории. Два из них оказались пустыми. Вчера в Центр
прибыли сотрудники из Москвы. За вчерашний и часть сегодняшего дня нами
допрошены около двадцати сотрудников Центра, имевших хотя бы косвенное
отношение к случившемуся. Ничего конкретного установить не удалось. У меня все.
— Список людей, имевших доступ в хранилище, вы уже
составили? — Земсков видел, что академик Финкель не слушает и вполголоса
переговаривается с Архиповым. Им было явно скучно сидеть на этом
импровизированном совещании контрразведчиков. Но требовалось все проговорить
предельно четко, хотя бы для последующих протоколов.
— Конечно, — Машков передал список. Земсков взял
лист бумаги и едва не ахнул. Двадцать четыре фамилии.
— Вы с ума сошли? — гневно спросил он
Машкова. — Я спрашиваю у вас про лиц, непосредственно имевших доступ в
хранилище.
— Они все имели доступ, — подтвердил
полковник. — Это в основном сотрудники из лаборатории Шарифова.
— Где он сам?
— С ним работают сейчас наши люди. Он должен дать
подробные объяснения по поводу смерти двух своих специалистов. Мы попросили его
вспомнить, чем именно они занимались в последние недели перед смертью, каковы
были их обязанности, круг проблем. Сличить график посещения хранилища с их
опытами, уточнить необходимость посещения хранилища в тот или другой день.
Это было правильно. Машков все делал правильно. Но он все
равно вызывал у Земскова глухое, нарастающее раздражение. Может, потому, что
говорил подчеркнуто независимым и сухим тоном, говорил все, даже такое, о чем
лучше промолчать в присутствии ученых. А может, Машков не нравился Земскову
именно потому, что он работал на своем месте до прихода генерала и не был
обязан ему лично, в отличие от подполковника Левитина, который смотрел как
преданный пес и готов был ловить любую интонацию начальства. Земсков не хотел
признаваться даже самому себе, что причиной его неприязни к Машкову является
внутренняя независимость полковника.
— Не знаю, что даст вам этот график, — поморщился
для порядка Земсков, — но раз вы так считаете, продолжайте действовать.
Он снова услышал приглушенный разговор двух академиков. Черт
возьми, придется дать им понять, что здесь важное государственное дело, а не
посиделки. Он повернулся к Финкелю. Тому уже перевалило за семьдесят, но он
сохранял тот блестящий ум и проницательность, которые и стали составляющими его
огромного таланта. Архипов был помоложе. Что-то около шестидесяти. Финкель
маленький, подвижный, суховатый старичок, тогда как Архипов основательный,
массивный, неторопливый, с густой седой шевелюрой, всегда сохраняющей артистический
беспорядок.
