— Осторожные.
— И чего проверять, — продолжал
пограничник, — сейчас у всех плохой фон. Я слышал — даже алмазы фонят,
когда их из земли достают.
— Может быть, — улыбнулся Сухарев. — Значит,
ты алмазы ищешь?
— Откуда мне знать?
— Ну и проверяй другие вагоны, может, там что-то не в
порядке, — показал Сухарев.
— Да ладно, — отмахнулся офицер, — тебе зачем
алмазы прятать? Сейчас время такое, можешь все на карточку положить и там в
Хельсинки получить. Глупо даже проверять. Давай иди, можете ехать.
Когда состав пересек границу, Сухарев вдруг вспомнил, что ни
один из сопровождающих, да и сам Сириец не подходили к ящикам. Может, они
действительно радиоактивны, с интересом подумал он. Что там могут везти люди
Сирийца? Ящики небольшие, но, видимо, тяжелые. Может быть, все-таки какие-то
ценности. Он вдруг подумал, что с одним ящиком, который лежит в этом вагоне, он
может остаться на Западе, стать миллионером и плюнуть на свою прежнюю жизнь и
на Сирийца. Можно будет жить в свое удовольствие. Семьи у него все равно нет, а
баба, оставшаяся в Санкт-Петербурге, не пропадет. И потом он всегда сможет ее
выписать к себе. Чем больше он об этом думал, тем больше загорался идеей
овладеть одним из ящиков.
Алмазы, вспомнил он слова офицера-пограничника. А если
действительно алмазы? Ящики ведь такие тяжелые. Состав уже разгонялся,
пересекая границу. Сухарев сидел в купе для сопровождающих, в первом вагоне,
который был прицеплен сразу к локомотиву. Рядом с ним сидел молчавший все время
Иностранец. Третий сопровождающий, очевидно соотечественник, подсел к ним уже
после проверки, ожидая, когда они пересекут границу.
Если проедем границу, то будет поздно, подумал Сухарев. У
него только один шанс стать наконец миллионером. Иначе он всю жизнь будет
подтирать зад Сирийцу и слушать его мальчиков. Сухарев посмотрел на своих
попутчиков, облизнул губы. Оружия у них явно нет, они бы не решились тащить его
через границу. Значит, можно попробовать, подумал Сухарев. Нужно решать, иначе
потом он всю жизнь будет укорять себя за то, что не воспользовался этим
единственным шансом в своей жизни.
— Скоро проедем границу, — сказал он попутчикам
негромко, чтобы как-то разрядить обстановку. Иностранец молча смотрел в окно.
Он даже не повернул головы. Второй только кивнул, но тоже не удостоил Сухарева
ответом.
«Брезгуют, — зло подумал тот, — за „шестерку“
держат. Думают — сейчас меня используют и выбросят».
Он достал новую бутылку и, налив себе целый стакан, залпом
опорожнил его. Потом, подумав немного, вышел из купе, забрав бутылку с собой.
Пить одному не хотелось, а с этими было противно.
«Сучьи дети, — зло и пьяно размышлял он, —
брезгуют мной. А я вот возьму и сброшу один ящик. Посмотрю тогда, как они
запоют».
Он повернулся и увидел коренастого типа в куртке.
— Чего следишь? — зло спросил Сухарев. — Не
бойся, не убегу.
— А я и не боюсь, — пожал тот плечами.
— Врешь, сукин сын, боишься, вон как за мной кругами
ходишь. Все думаешь, что я твои поганые ящики стащу.
— Пить меньше нужно, — поморщился тот и ушел
обратно в купе.
— Ах ты, сука, — негромко сказал Сухарев и снова
выпил. Потом подумал немного и сделал еще один затяжной глоток.
Ящик, подумал он. Ящик, который может сделать его наконец
счастливым. И зачем Сирийцу столько денег? Он ведь все равно их не проест.
Никого он не любит, никого у него нет. Все под себя, под себя… Нет чтобы со
старыми товарищами поделиться. Ведь вместе на нарах чалились. Почему все так
несправедливо получилось. У Сирийца и «Мерседесов» полно, и охраны всякой, и
бабы у него гораздо лучшие, хотя он, Сухарев, своей вполне доволен. И дома у
него есть где-то там, за бугром. Почему все так несправедливо? Сирийцу все
достанется, а ему, Сухареву, ничего. И он снова вернется к себе домой и снова
будет зарабатывать свои несчастные несколько тысяч, на которые даже приличный
«мерс» не купишь.
Чем больше он думал, тем больше зверел. Гнусное свойство
ущербного человеческого существа приписывать свои собственные недостатки
везению других. Когда жизнь не устроена, когда впереди ничего нет, а позади не
было ничего хорошего, так хочется обвинить в этом кого-нибудь другого, но
только не себя. Очевидно, это одно из главных составляющих человека, когда
неприятие смерти делает его разум словно бессмертным, а неприятие самокритики —
ущербно односторонним. Может быть, поэтому среди титанов человеческой мысли нет
ни одного, кто не верил бы в собственную смерть или страдал бы от неумения
критически взглянуть на собственные достижения и возможности. Может, по этим
параметрам и можно судить об истинном величии человека, осознающего свою смертность
и совершающего поступки, отрицающие бренное существование, осознающего свое
ничтожество и бросающего ему вызов.
Но Сухарев не был ни титаном, ни гением. Он даже не был
нормальным человеком с устоявшейся психикой. Поэтому он выпил еще немного и
решил, что нужно действовать. Оглянувшись на купе, он быстро пошел к выходу из
вагона. У него всегда были с собой специальные ключи. Открыл дверь, вышел на
площадку. Состав шел довольно спокойно, на границе поезда обычно не
разгоняются. Он знал, что Федор будет ждать в двадцати километрах от границы, в
первом поселке, который встретится на их пути. Значит, у Сухарева минут
десять-пятнадцать, не больше.
Он закрыл дверь и вернулся в купе, злорадно поглядывая на
своих попутчиков. Финских пограничников он встретил уже основательно
нагрузившись. Это не помешало финнам обыскать вагон и, несмотря на протесты
Сухарева, отобрать две бутылки коньяка. Правда, они не составили обычный
протокол, как и рассчитывал Сухарев. Отечественные нравы постепенно приживались
и у соседей, которые охотно конфисковывали спиртное, не проверяя остального
груза.
Иностранец впервые повернул голову, и Сухарев увидел некое
подобие улыбки на его землистом лице. Он с отвращением посмотрел на своего
попутчика и снова вышел из купе. Теперь все зависело от удачи и его
собственного умения. Он открыл дверь вагона, оглянувшись на купе. Там все было
тихо. Сухарев быстро вышел на подножку. Состав по-прежнему шел очень медленно,
он только набирал скорость. Сухарев чуть не упал, попытавшись ухватиться за поручни
другого вагона.
— Ах ты… — грязно выругался он, с трудом сохраняя
равновесие, и наклонился.
Ему было нелегко отцеплять этот проклятый вагон. Поезд все
ускорял ход, и сохранять равновесие становилось все труднее. Но наконец сцепка
подалась, и локомотив с первьм вагоном, набирая скорость, начал удаляться.
Сухарев успел перепрыгнуть на площадку отцепленного вагона и состроил злорадную
рожу. Пусть теперь Иностранец пьет коньяк вместе с Сирийцем, злорадно подумал
он. Раз они брезговали Сухим, станут сами мокренькими.
Отцепленные вагоны начали замедлять ход. Теперь следовало их
остановить. Сухарев соскочил и, подождав, пока проедет весь состав, вспрыгнул
на площадку последнего вагона. Состав шел совсем медленно, так как дорога шла в
гору.
