К нему подошел мрачный Машков. Он не спал всю ночь и теперь
затравленно посмотрел на Дронго.
— Если что-нибудь произойдет, я застрелюсь, —
признался он Дронго, — я никогда не прощу себе, что не послушал тебя.
— Какие глупости, — разозлился Дронго, — при
чем тут ты? Ты офицер и выполнял свой долг. Кончай валять дурака.
— Тебе легко говорить, — вздохнул Машков, — а
мы не смогли ни перехватить яхту, ни найти этого Абделя.
— У нас есть еще сутки, — напомнил Дронго, —
что-нибудь придумаем.
— Это только в кино про Джеймса Бонда можно
предотвратить взрыв за несколько секунд до того, как он состоится. В жизни так
не бывает.
— Все равно не нужно так убиваться. Сначала они
предъявят ультиматум, а мы сумеем за это время что-то придумать. Они же не
станут сразу взрывать заряд.
— А если взорвут?
— Если, если… — разозлился Дронго. — Выбрось
все из головы. Все будет в порядке.
И хотя сам был не уверен в этом, он повернулся и вышел из
комнаты. Дронго понимал состояние полковника и впервые подумал, что Машкову
сейчас хуже всех остальных. Дронго остановил такси и поехал в «Бел Мон», где
все еще оставалась Мария Суровцева со своей спутницей. В общей суматохе о них
просто забыли, и две молодые женщины постоянно находились в отеле, изнывая от
безделья.
— У вас есть два часа свободного времени, —
улыбнулся Дронго, обращаясь к сотруднице, находившейся с Суровцевой. — Я
хочу поговорить с арестованной.
— Я не имею права покидать свой пост, — твердо
сказала молодая женщина, но по ее загоревшимся глазам Дронго понял, что она
очень хочет выйти в город.
— Идите в город, — махнул он рукой, — можете
позвонить полковнику Машкову и спросить у него разрешения. Он подтвердит мои
полномочия. Вы же первый раз в Париже. Посмотрите, какой это фантастически
красивый город.
Поколебавшись, женщина все-таки повернулась и вышла, не
забыв захватить свою сумочку. Дронго остался с Суровцевой.
— Будете меня охранять? — насмешливо спросила она.
Ее раны уже начали затягиваться, и она чувствовала себя гораздо увереннее, чем
прежде.
— Буду. — Дронго сел на стул напротив нее. —
Я бы хотел, чтобы вы мне все рассказал о Хорькове и о людях, которые предложили
ему это преступление.
— Опять… — поморщилась Суровцева. — Может,
что-нибудь другое?
— Меня интересуют Хорьков и его заказчики, —
твердо сообщил Дронго.
— Он же в тюрьме сидит, — удивилась она, —
вызовите его к себе, и пусть он вам сам все расскажет.
— У меня нет времени его вызывать. Мне интересен ваш
рассказ.
— А я думала, что я вам интересна, — вызывающе
сказала женщина.
— Если вы имеете в виду свои мозги, то да. Мне
интересно, откуда берутся такие стервы, как вы. Если свое тело, тоже да. Вы
красивая и эффектная женщина. Но не для меня. Мне трудно будет забыть про
вашего мужа, которого убили по вашей просьбе.
— Что вы заладили про мужа? — разозлилась
она. — Прямо как муха все время жужжите. При чем тут мой муж? Пустое
место… Я думала, он скромный, а он оказался слабым, я думала, он умный, потому
что всегда молчал. А он оказался просто недалеким человеком. Мне казалось, что
он сможет стать великим ученым, а потом я увидела, что он не может быть даже
нормальным мужем и отцом. По ночам один спать боялся, ему страшные сны снились.
— Из-за этого вы его и убили.
— Да, да, из-за этого! И из-за этого тоже. Я же говорю,
что он был пустое место. Как он меня раздражал своим постоянным нытьем, своей
нерешительностью. Хотите, я вам скажу правду, когда я окончательно поняла, что
уйду от него?
Дронго молча смотрел на нее. Она тряхнула волосами.
— В постели он вел себя как неопытный мальчик, — с
вызовом, с каким-то надрывом сказала она. — Все мои попытки как-то его
раззадорить ни к чему не приводили. Одна моя московская знакомая посоветовала
мне… в общем, сделать то, что мужчины любят больше всего. Вы бы видели, что с
ним случилось. Он испугался, начал бормотать что-то о чистоте отношений, о
семейных узах. В общем, я тогда плюнула на него. А потом он изменил мне.
— Как это изменил? — не поверил Дронго.
— А вот так, — сверкнула она глазами. Было видно,
что ей нелегко. — С женой этого стервеца Волнова мне и изменил. Думал, я
ничего не узнаю. Весь поселок над нами смеялся. У нее только кожа и кости. Вы
бы ее рожу видели. А он с ней в лес ходил. Их там и застукали. Вот тогда я
назло ему и пошла к Волнову. И потом уговорила его выстрелить в машину. Он ведь
не хотел стрелять. Вот тогда я ему про его жену и рассказала.
Дронго сидел потрясенный. Он вдруг понял, что ситуация с
хищением в Научном центре была еще и драмой сразу нескольких семей. Драмой, о
которой никто и ничего не знал.
— Мы этого не знали, — сказал он.
— А вам и не нужно было знать. — Она отвернулась к
стене. Было непонятно: то ли она плачет, то ли смеется.
— Маша, — позвал Дронго, — согласитесь, что
так нельзя.
— Ну да, — сказала она, не поворачивая
головы, — вам легко говорить. А мне, думаете, было легко? И с этим
Волновым. И с Хорьковым, черт бы его побрал! Вечно эта жирная кожа. И изо рта
несет, как из помойной ямы. Я должна была все время слушать его дурацкие
рассказы.
— Ему Ревелли предложил украсть заряды?
— Он. И итальянец еще, этот переводчик. Они
рассказывали, что есть богатые арабы, которые готовы платить десятки и сотни
миллионов долларов. Хорьков хвастался, что будет самым богатым человеком в
мире.
— Они ничего не говорили про этих арабов?
— Ничего. Ревелли все время торопил, просил, чтобы в
августе у него уже были заряды. Рассказывал Хорькову про этих арабов. Они все
чокнутые на своей ненависти к американцам и европейцам, особенно к французам.
Ревелли и Хорьков все время над этим смеялись.
— Еще что-нибудь помните?
— Нет. Больше ничего. Они договаривались увидеться в
Америке, в сентябре этого года. Ревелли еще смеялся и говорил, что с Америкой
наверняка ничего не случится.
— Как же вы могли жить с таким типом?
— А что мне нужно было делать? Остаться с подлецом
Никитой, который мне изменил? Или с подлецом Волновым? Кому я была нужна? Кому?
Вот и вы на меня все время волком глядите. И стервой все время называете.
У нее снова дернулись плечи.
— Ты меня извини, — попросил Дронго — Я, кажется,
был не прав.
— Ладно, — отмахнулся она, — что это вы опять
ко мне на «ты» стали обращаться. Вас и не поймешь, когда «ты», а когда «вы».
— Видимо, когда я нервничаю, называю на «вы», а когда
спокоен, на «ты». Или наоборот, я даже не замечал. Ты меня все равно извини.
