С этими словами он шагнул с кромки. И не выпустил фонаря, принеся наконец свет в глубины Уэйкфордской Бездны.
Зеркальное око
Новелла о Чарли Паркере
Души невзрачный дом, и тёмный, и убогий,
Впускает новый свет сквозь времени проём.
Ты слабостью своей усилен, умудрен
И к вечности идешь, смиренно созерцая,
Как мир и наш, и тот перед тобой мерцают.
Эдмунд Уоллер, «Строфы с последних страниц»
I
Дом Грэйди отыскать нелегко. Он притих у окольной дороги, что ответвляется на северо-запад от 210-го шоссе подобно отползающей издыхать рептилии. Дорога тянется между крутыми косогорами в иглистых шапках сосен и елей, становясь все извилистей по мере того, как гудронное покрытие сменяется растрескавшимся бетоном, бетон гравием, а гравий грунтовкой, словно они молчаливо сговорились максимально затруднять путь тем, кто разыскивает дом с синей островерхой крышей, притулившийся в самом конце. Но и это еще не последний барьер для любопытных, так как щербатая глинистая тропа, которая, наконец, ведет ко входу, заросла и одичала. Павшие деревья здесь не оттаскиваются, естественные мостки облюбовали себе ползучие растения, а вперемешку с ними вольно разрослись дикий шиповник и высоченная крапива, образовав довольно неприятную на вид и на ощупь буровато-зеленую стену. Лишь самые упорные сумеют сквозь нее продраться или же пролезут по канавам и каменистым буграм, рискуя подвернуть ногу об уродливые корни, которые каким-то чудом цепляются за землю – просто удивительно, как деревья умудряются на них выстаивать под разгулявшимся ветром.
Те, кому все это удастся, окажутся во дворе с сероватой землей, из которой торчат по-дурному пахучие травы. Футах в двадцати от дома на редкость сплошной и однообразной линией тянется лес, словно ограждая сам себя; впечатление такое, будто и природе не хочется сюда приближаться. Дом простой, двухэтажный, с заостренным чердачным окном под крышей. С трех сторон его опоясывает открытая веранда, на восточной стороне которой к столбику веревкой косо прихвачено кресло-качалка. Палая листва лежит свернувшись словно останки насекомых, ее грудами намело к дверям и окнам. Под одной из этих груд лежит сохлый трупик пичуги с перышками хрупкими, как старый пергамент.
Окна в доме Грэйди давно заколочены деревянными щитами, а на переднюю и заднюю двери навешаны еще одни, стальные – для усиления. Их никто ни разу не пытался повредить, потому как даже самые бойкие озорники обходят это строение стороной. Кто-то, бывает, наоборот, приходит и даже пьет в его тени пиво, как бы выманивая наружу его демонов на битву. Хотя все это похоже на браваду мальчуганов, дразнящих льва через прутья клетки; смелости им хватает ровно настолько, насколько надежен барьер, разделяющий их и нечто в доме Грэйди.
Ибо там действительно обретается нечто. Имени у него, по всей видимости, нет; нет даже формы, но оно существует. Состоит оно из страдания, боли и безысходного отчаяния. Оно там, в катышках пыли на полах и выцветших обоях, что медленно отслаиваются от стен. Оно в пятнах на раковине и седом пепле последнего огня в камине. Оно в плесени на потолке и крови на половицах. Оно во всем, оно изо всего.
И оно ждет.
***
Вообще странно, насколько редко упоминается имя Джона Грэйди, если не говорится об убийствах, совершенных другими. Даже в наш век ненасытного любопытства к темным личностям, бытующим среди нас, о нем не написано книг, а природа его преступлений остается неизученной. Объективности ради можно сказать: да, если кто-то готов углубиться в подшивки журналов по криминологии или монографии по насильственным преступлениям, то будут попытки проштудировать и случай Джона Грэйди, но это ни к чему не приведет. Джон Грэйди необъясним, потому что для объяснения его нужно как минимум знать. Налицо должны быть факты: жизненный фон, портрет личности. Какие-нибудь школьные друзья, однокашники; отсутствие отца, властолюбие матери. Травма, подавленная сексуальность. Так вот, у Джона Грэйди ничего этого нет.
В штат Мэн он приехал в семьдесят седьмом году и купил себе дом. Соседей он в порядке знакомства зазывал к себе, чтобы побыли и огляделись. Дом был старым, но Джон Грэйди однозначно обладал строительными навыками, потому как самолично сносил стены, стелил новые полы, шпатлевал щели и менял старые трубы. Соседи у него надолго не задерживались, так как человек он был явно занятой, и притом с неясными вкусами. Первоначальные дорогие обои он содрал, а вместо них кусками стал лепить дешевые и простецкие, безо всякого орнамента. Клей и шпатлевку использовал собственного приготовления, и они немилосердно воняли, что лишний раз заставляло гостей уходить побыстрее. Всю работу Грэйди делал один. При этом он любил порассуждать о своих планах на обустройство дома, из чего было ясно, что этот план он в уме уже создал. Он говорил о красных драпировках и массивных бархатных диванах, о ваннах на когтистых лапах и столах красного дерева. Все это, самозабвенно говорил он, труд любви, а люди смотрели на его дешевые обои, нюхали вонь клея и шпатлевки и мысленно вписывали Грэйди в категорию пустых фантазеров.
Джон Грэйди похищал детей. Первого – малолетнего Мэтти Бристола – из Северного Энсона осенью семьдесят девятого; второго – девочку Эви Мангер – из Фрайбурга весной восьмидесятого; третьего – Натана Линкольна – из Южного Парижа летом того же восьмидесятого. Свою четвертую жертву – Денни Магуайера (единственного, кто избежал смерти) – он похитил, когда тот в середине мая восемьдесят первого возвращался из школы в Белфасте; и, наконец, последняя его жертва, Луиза Мэтисон, исчезла по дороге из своего дома в Шин-Понде к дому своей подружки Эми Лоуэлл двадцать первого мая восемьдесят первого года.
Это похищение стало для него роковой ошибкой. Эми с таким волнением ожидала прихода своей подружки, что спряталась в леске на окраине, думая исподтишка на нее напрыгнуть: вот смеху-то будет! И невзначай увидела, как возле ее подруги останавливается «Линкольн», а какой-то дядька из него высовывается и начинает с ней о чем-то говорить, а затем вдруг хватает за волосы и затаскивает к себе в машину. Эми с криками прибежала к родителям, и уже через несколько минут на ноги была поднята полиция и начался розыск красного «Линкольна».
Долго искать не пришлось. Для Грэйди похищение Луизы Мэтисон было преступной небрежностью. Своих предыдущих жертв он похищал из городков, разбросанных по штату, и отвозил к себе на запад умерщвлять, а вот Шин-Понд находился от его дома всего в десятке миль. Надо сказать, что постепенно аппетиты Джона Грэйди становились все неутолимей, а расслабляющее от их насыщения довольство все непродолжительней. Можно себе представить, как в день похищения той девочки он безостановочно бродил, снедаемый голодом, и, возможно, внушал себе, что все это как-нибудь рассосется, что он всего лишь прокатится – так просто, а не с целью выискать очередную жертву.
Джон Грэйди был костляв и долговяз. Рано поседевшие волосы лепились к черепу, отчего лицо у него казалось длинней, чем надо. Дефицит кальция в детстве придавал его челюсти неприглядную вытянутость, которую Брэйди старался скрыть тем, что пригибал голову книзу. На людях он неизменно появлялся в костюме с яркой «бабочкой» и темными подтяжками. Тем не менее в его облике было что-то старомодное, чтобы не сказать лежалое. Костюмы, даром что чистые, казалось, какое-то время провели в сундуке или в комиссионке. Рубашки в области воротника и манжет были слегка потрепаны, а «бабочки» смотрелись линяло и обвисло, как будто были далеко не первой свежести. Пальцы и руки у Джона Грэйди были несуразно длинные и крупные. После того как он схватил подругу Эми Лоуэлл, девочка рассказала полиции, что они были как лапы у огромной птицы, которые обхватили ей голову по самые глаза.
