До Найла вскоре дошло, что птица летит совсем не в том направлении, в каком хотелось бы ему. Ворон устремлялся на юго-восток; вдалеке уже проглядывал бескрайний серебристо-серый морской простор. Найл попытался внушить, что надо лететь на север или на запад; бесполезно. Голодную птицу интересует только пища, все остальное отходит на второй план за ненадобностью.
В этот момент вид священной горы невольно напомнил Найлу о хамелеонах, и он вдруг понял, что действует неверно. Они бы не уговаривали птицу сменить направление против ее воли. Вместо этого они бы смешались с ее природными инстинктами, внушив, что она желает сменить направление сама. А потому Найл как бы невзначай предположил, что лететь над лесистой местностью бесполезно: и земля, и возможная добыча там прячется под листвой. Это возымело эффект. Убежденный, что это его собственная прихоть, ворон плавно повернул на север – отчего перед глазами у Найла очертилась далекая горная цепь, – а затем снова полетел на восток.
Найл даже различал свое теперешнее местонахождение (взор птицы ориентировался на него как на место недавней кормежки) и смежную территорию, уходящую на север. Оказывается, он чуть было не двинулся туда, куда не надо. В паре миль отсюда сплошь лежали буроватые озерца застойной воды, черные грязевые наносы и чахлая иззелена-желтая растительность, выдающая болотистый характер местности, причем конца-края этому не виделось даже с высоты птичьего полета. Так что двинься Найл в этом направлении, он бы, проблуждав понапрасну день, вынужден был бы повернуть обратно.
В другой стороне, северо-западной, можно было различить вконец заросший тракт. С земли его, пожалуй, и не углядишь, а вот сверху он виделся вполне четко. Через пустынную возвышенность он вел к Долине Мертвых и Серым горам.
Тщательно выверив это направление по отношению к месту, где он сейчас сидел, Найл сменил фокус своего сознания и снова ощутил под собой холодную шершавую поверхность камня. Совершив мыслью резкое приземление с непомерной высоты, он некоторое время сидел, приходя в чувство. Снизу было видно, как ворон в небесной вышине, неспешно взмахивая крыльями, летит на запад.
С помощью компаса Найл прикинул путь к увиденному с высоты тракту и двинулся на северо-запад. Годы жизни в пустыне научили его чутьем угадывать направления. Если вдуматься, то и эта суровая местность тоже была в каком-то смысле пустыней.
Вскоре земля под ногами сделалась сухой и твердой; что ж, по крайней мере, с болотами удалось разминуться. Однако к тому времени как солнце подошло к зениту, усталость все же взяла свое. Когда в одном месте пришлось вброд переходить мелкий ручей, почувствовать голыми ступнями воду было так невыразимо приятно, что Найл опустился на колени и, вдосталь напившись, сел на бережке, так и не вынимая ног из светлых струй. Будь здесь какая-нибудь тень, он бы растянулся на прибрежной мураве и задремал. Вода и вправду ввергала в такое полусонное состояние, что пробирала зевота. Тут Найл краем глаза заметил движение, что-то вроде духа природы. Прямой взгляд результатов не дал, но несколько попыток «бокового вглядывания» позволили худо-бедно различить небольшое цветистое взвихрение энергии, словно бы кто-то в том месте восторженно, играючи плескался – вверх-вниз, вверх-вниз, – вздымая на поверхности воды фонтанчики радужных брызг. После нескольких минут наблюдения зыбкая форма сложилась в миниатюрный женский силуэт в символическом полупрозрачном одеянии. Хотя Найл все-таки подозревал, что этот силуэт – плод его воображения, сродни лицам, различимым подчас в плывущих облаках.
Мысль о том, что вокруг опять места, где заправляют элементалы, поднимала настроение. Впрочем, до засеченного с воздуха тракта все еще, по самым примерным прикидкам, оставалось мили две или три, так что привал пора было заканчивать.
Эту пустошь, по крайней мере, покрывали не кустья колючего утесника, а вереск, так что вид вокруг открывался на несколько миль. Справа горизонт оторачивала низкая и длинная гряда, и Найл без колебаний зашагал в ту сторону, зная, что хоженые тропы нередко тянутся именно вдоль таких горных цепей.
Дважды на протяжении следующего часа до него доносилось карканье летящего сверху ворона. То, что ворон тот самый, с которым они уже пересекались, не вызывало сомнения: голос птицы так же узнаваем, как и голос человека. Почему он летит следом – потому ли, что Найл его случайно прикормил? Или по той простой причине, что Найл – единственная живая душа на всем этом безлюдном просторе?
Гребень оказался дальше, чем подумалось Найлу сначала, но тем не менее спустя час он уже стоял на откосе. Южнее расстилалась открытая местность, а далеко на севере виднелись горы.
Пройдя вдоль гребня еще с полмили, Найл с облегчением убедился, что направление он уловил верно и вышел-таки на неширокую разбитую дорогу, идущую с юго-востока и далее, прорезая гряду, на северо-запад. Если бы не холмистый гребень, он бы ничего и не нашел: по обе стороны каменистая пустошь вся как есть поросла вереском.
Найл шагал этой колеей (видимо, когда-то в старину здесь пролегал торговый путь) с обновленным чувством целенаправленности; удовольствие вызывал и впечатляющий вид. Но все это начало улетучиваться, когда до Найла дошло: широта и открытость панорамы лишь подчеркивают то, что движется он с черепашьей скоростью. Он как бы увидел себя с высоты: муравей, еле-еле ползущий по бескрайнему пейзажу. Вскоре Найла охватило такое нетерпение, что впору было сорваться на бег трусцой; впрочем, он отдавал себе отчет, что так лишь вымотается.
Тут пришла идея. Он повернул на груди медальон и ощутил мгновенный прилив сил и энергии, отчего шаг стал шире. Сфокусированное внимание с новой силой вбирало благодатный запах вереска, дуновение ветерка в голую грудь, клики птиц. Все это приливалось волной чистого восприятия, без примеси мыслей или эмоций.
Были у медальона и свои недостатки. Примерно через полчаса от него начинало ломить глаза, а затем возникала головная боль. Но ощущение неуемной бодрости того стоило. Вдобавок он еще и привносил приятное ощущение контроля за происходящим, и кто знает, может, если намеренно увеличивать длительность использования медальона, то по мере привыкания неудобство само собой пойдет на спад.
Небо подернулось облаками, и начал накрапывать дождь. У Найла это обычно сказывалось на настроении не лучшим образом. Но благодаря медальону он сознавал, что легкое уныние – не более чем машинальная реакция, и лишь от него самого зависит, поддаваться тоске или нет; все равно что ставить гирьку на весы и смотреть, какая из чашечек перевесит.
От этой мысли Найла ярким сполохом пронзило осознание того, что он свободен. Причем во всей полноте он прочувствовал эту мысль впервые в жизни.
Он даже приостановился, усваивая происшедшее. Да-да, все обстояло именно так. С самого детства он принимал как должное, что все его ориентиры ограничиваются физическими нуждами: голодом, жаждой, усталостью. Более того, он извечно позволял этим нуждам определять его настроение. Подобно незримым хозяевам, они властвовали над каждым мгновением его жизни, выдавая распоряжения. Теперь же Найл понимал: от него самого зависит, подчиняться этим указаниям или нет. При необходимости можно и сопротивляться им, а то и вовсе игнорировать.
