– Ладно, ладно. Теперь надо думать, как его оживить. – Он повернулся к Симеону, – Ты что посоветуешь?
– Неплохо бы его в теплую ванну и помассировать руки и ноги.
Голос у него звучал не очень обнадеживающе, но Нира была так взволнована, что не обратила на это внимания.
Нефтис с любопытством посматривала и на девушку, грудь которой тихонько поднималась и опадала.
– Она тоже предназначалась Скорбо на обед, – сказал Найл. Нефтис от таких слов поежилась, но Найл из-за усталости уже не очень следил за своей речью. – Постели ей в соседней комнате, – распорядился он, – пусть спит в тепле. Дверь закрыть, запереть на засов и не открывать.
Вид бледного лица напомнил ему о кулоне. Наспех откашлявшись, Найл спустился в подвал. Стояла темнота, но света из дверного проема хватало, чтобы пробраться к сосуду в углу. Когда он вынул кулон из кармана, кончики пальцев безошибочно дали понять, что тот перестал быть инертным, зашевелился, заизвивался, будто живой сучок. Сдвинув обеими руками тяжелую крышку, Найл уронил кулон в горловину. Стоило задвинуть ее на место, как всем телом овладела необычная, светлая легкость.
Через час он лежал, вольготно раскинувшись на подушках, и закусывал речными креветками, которые только что сварила Джарита. Симеон помогал Нире купать ребенка. Судя по отдаленным взволнованным голосам, прибыли родители Ниры: их вызвали во дворец, Найл подумал было, собравшись с силами, сходить и посмотреть, как там обстоят дела, но вместо этого решил выпить стакан меда. Через десять минут, когда Джарита накрывала на стол ужин, в комнату, лучась or радости, вошла Нира.
– Он только что открыл глаза…
Резкий взгляд и вскинутый к губам палец Джариты осек ее. Найл лежал на спине и глубоко спал.
Часть вторая
Живые мертвые
Та ночь запомнилась еще одним странным ощущением. Найл очнулся от сна в темноте, такой же удушающе теплой и тяжелой, как одеяло. На секунду подумалось, что он снова у себя в пещере, затем тлеющие в печи угли заставили осознать, что он у себя в комнате. Он лежал, совершенно не чувствуя сонливости, и озадаченно прикидывал, уж не разбудил ли его какой-нибудь шум. Уловив наконец шестым чувством, что он один, Найл откинул одеяло и повернулся в бархатистом мраке на спину, недоумевая, отчего вдруг так теснит дыхание. Сердце гулко стучало, а тело покрывал пот.
Он вновь возвратился памятью в бункер с подвешенными телами и представил их так ясно, что, кажется, вглядишься – и можно различить, как они болтаются вверху в темноте. Даже при свете дня картина была довольно неприглядная, а уж теперь, посреди ночи, воображение стало невольно живописать, как чувствует себя добыча, когда сверху сваливается паук и, обездвижив волей, вонзает ей в плоть клыки и вводит яд, от которого наступает полный паралич. Можно было представить ощущения жертвы, когда ее в полном сознании затаскивают в бункер, завернув в кокон из липкого паучьего шелка, и там подвешивают вверх ногами, причем она великолепно сознает, что ее съедят живьем! Мысль вселяла такой ужас, что Найл скорчился от нее, как от боли.
Он вообще-то понимал, что глупо травить душу такими мыслями и что при свете дня все это растает, как кошмарный сон.
Тем не менее даже сама догадка становилась своего рода пыткой, ведь понятно, что этот ужас существует на самом деле. Наконец, сплотив силу воли, чтобы расслабить мышцы и умерить биение сердца, он смог восстановить в себе умиротворение и покой. Когда в комнату мало-помалу стали просачиваться серые лучи рассвета, Найл почувствовал, что отходит обратно ко сну.
Последовавший за тем сон имел странное сходство с явью. Он стоял перед дворцом, а вокруг вовсю шел снегопад, на щеках таяли снежинки. Найл попытался толчком открыть дверь, но она, судя по всему, была заперта. Затем изнутри послышались шаги и кто-то отодвинул засов. Дверь отворилась, и на пороге он увидел отца. Через балюстраду лестницы перегнулась мать и спросила: «Кто там?», и отец ответил: «Это всего лишь Найл. Он разыскивает мага». До Найла как-то сразу дошло, что прозвучавший ответ никак не сообразуется с действительностью. Откуда отец знает про мага, если погиб еще до того, как Найл пришел в город пауков? Вспомнив, что отец умер, Найл внезапно осознал, что все это ему, должно быть, снится. Он тщательно вгляделся в отца, пытаясь выявить какой-нибудь явный признак того, что все это только сон, но отец, надо сказать, выглядел совершенно достоверно, как при жизни. Взять те же седые волоски в бороде и усах, что стали появляться на последнем году жизни, или потасканную одежду из шкуры гусеницы, что была на нем во время похода в Диру.
Передняя, где они стояли, тоже ничем не отличалась от настоящей, а когда Найл, вытянув палец, коснулся серого крапчатого мрамора стены, то, как и ожидал, почувствовал холодность и твердость. Тогда он глянул себе под ноги на пол, который должен был состоять из такого же материала, и чуть ли не с победным восторгом обнаружил, что тот состоит из треугольных каменных плит, смахивающих на гранитные. Это было неопровержимое свидетельство того, что это сон. Но в таком случае где же Найл находится? Ответ был один: лежит и спит у себя в постели. Однако когда он пошевелил плечами, чтобы убедиться, что под ним действительно постель, то понял, что стоит в передней. Тут Найла осенило: раз его тело лежит сейчас и спит наверху, то проще всего – это подняться и посмотреть.
Найл сделал шаг к лестнице и тут подумал, что уж коли он спит, то можно заодно и полетать. Он поднял руки и тихонько снялся с пола, направляясь вверх через балюстраду, где стояла мать. Пролетев второй пролет ступеней, Найл легко снизился на пол у себя перед дверью. Внутри он застал Джариту, накрывающую стол к завтраку; она была так занята, что даже его не заметила.
Найл открыл дверь в спальню и вошел; себя он, как и ожидал, застал в постели, с левой рукой на покрывале, а правой под подушкой. Найл подошел и остановился возле кровати, с приятным недоумением оглядывая свое тело и прикидывая, что будет, если сейчас нагнуться и потрясти себя за плечо; проснется ли этот, другой, Найл и заговорит ли? Тут он понял, что произойдет: он сам очнется и окажется у себя в кровати. Но просыпаться желания пока не было, уж очень интересно все складывалось. А потому Найл тихонько, на цыпочках, отошел и выбрался из спальни. Джарита по-прежнему была поглощена своим занятием и не замечала его, так что Найлу из любопытства захотелось ее ущипнуть. Но сдержался: чего доброго, ойкнет и разбудит. Он на цыпочках вышел в коридор.
Тут он вспомнил, что приказал уложить в соседней комнате девушку из кладовой Скорбо. Найл толкнул дверь и вошел. В комнате, возле кровати, у окна, стоял Симеон и срезал с тела паучий шелк, орудуя большущими, сантиметров в шестьдесят, ножницами. При работе стальные ножницы чуть поскрипывали; дойдя до ног, оставшуюся кисею Симеон разорвал руками. Башмаков на девушке не было, поэтому от взгляда не укрылось, что вокруг щиколоток у нее имеются отметины, напоминающие след от веревки.
– Что это такое? – спросил Найл у Симеона, а тот, покачав головой, ответил: «А пес его знает», – ответ, совершенно не вяжущийся с Симеоном, и, соответственно, свидетельство, что все это сон.
