Кто-то из них образован, но ходит босиком и с непокрытой головой, чтобы произвести впечатление на доверчивых людей, разыгрывая напоказ страстотерпца, кто-то действительно обладает даром предвидения (увы, этот дар богов могут использовать и воры), кто-то обычный безумец, а кто-то сознательный и последовательный враг Рима. И каждый из них считает своим долгом составлять увещевательные речи к народу. Слушая их, люди покидают свои дома, подвергают себя телесным истязаниям, не спят ночами, постятся, впадают в болезненное ликование и раздают имущество на милостыню, а также совершают самосуды и другие преступления. Эти ораторы вносят волнения в жизнь провинции, а значит, угрожают империи.
Есть печальная ирония судьбы в том, что я, префект, связан в своих действиях, хотя мог бы в течение месяца переловить и казнить всех лжепророков и заговорщиков, как это сделал Квинтилий Вар после захвата Иерусалима, когда распял две тысячи повстанцев. С одной стороны, меня сдерживает указ Кесаря, а с другой – угроза волнений, которые могут охватить вверенную мне территорию.
Иногда я выхожу на балкон кесарийской резиденции, где с моря всегда дует бриз и можно обойтись без раба с опахалом, смотрю на лес мачт разномастных кораблей в гавани и ловлю себя на мысли, что хочу уплыть отсюда на любом из них. Я завидую иноземным купцам, которые гостят здесь недолго и отчаливают, избавленные от необходимости видеть эти лица и слышать эту речь.
Бывает, я ловлю преступников, а Синедрион отпускает их. К тому же за неимением хотя бы нескольких злых богов евреи обожествляют меня и мечтают отравить или проткнуть кинжалом.
Сама природа этих людей такова, что, разглагольствуя о добродетели, они мечтают о мести и священной войне, потому что образование им заменяет Тора – собрание местных легенд.
Мы можем помогать этим людям, но они пойдут на любое преступление, лишь бы их обычаи не были разоблачены. Они не хотят дружить с богами, а верят в то, что должны подчиняться своему единоличному божеству, как рабы. Они не приемлют гражданских законов и не могут отчеканить две одинаковые монеты одного веса. Они даже не знают, что город можно построить согласно плану, дабы он не стал хаотическим нагромождением зданий. Они верят воплям сумасшедших у городских ворот, но не признают ни медицины, ни публичного права. И между ними самими нет мира – они часто приходили ко мне, обвиняя друг друга в богохульстве и требуя расправы, пока я не стал вместо судебного разбирательства сажать в тюрьму на месяц и обвиняемых, и истцов.
Как видишь, я очень нуждаюсь здесь в советах камены Эгерии
[14], но даже она, наверное, не знает, что нам делать с религией евреев, которая, как мне кажется, может скоро превратиться во что-то еще более дикое. Моя тревога в этом письме предназначается только тебе, Публий, я не хочу, чтобы Кесарь считал меня изнеженным паникером. Нет, я решителен и при необходимости жесток, иначе не смог бы столько времени управлять этой бесплодной провинцией с темным будущим.
Преданнейший твой
В. Г.
Иерусалим, 7-го месяца, 12-й год правления Тиберия Кесаря».
Это письмо опечалило меня, а еще больше – учеников. Оно означало, что я был врагом империи для префекта провинции, а значит, и для всех остальных. Мое имя было выхвачено из мрака, в любой день со мной могли расправиться, и единственным спасением от этого было перестать свидетельствовать о Боге Живом, распустить учеников, лечь на дно, словно дак моше рабейну
[15], поменять имя… Но меня успокаивало то, что письмо не дойдет в Рим (если оно, конечно, не было копией), и то, что Валерий Грат, судя по всему, не решится преследовать еврейских проповедников без разрешения императора. Я должен был просто привыкнуть к тому, что за мной вот-вот может начаться охота, и не придавать этому большого значения. Я попросил Матфея сохранить письмо и строго запретил ему портить его новыми записями поверх текста.
Я понял, почему Маркус приехал ко мне – я был десятым в списке тех, кто мог ему помочь.
Чтобы ободрить учеников, я призвал их удивиться тому, какой веры исполнен Маркус, притом что он не еврей. Человек из племени захватчиков. Представитель надменной и хищной империи Рима проявил веру, которая поистине заслуживает Божией любви, и он, Маркус, обретет спасение, в отличие от многих нерадивых сынов нашего царства.
Меня немного повеселило то, что мое имя присутствовало в письме вместе с именами первосвященников. Что касается других имен… Я встречал некоторых из этих проповедников и считаю, что они не только не опасны, но и просто не заслуживают упоминания. Авраам Красная Борода – обычный пьяница, впрочем, не лишенный обаяния; Феодот Говорящий Кедр – достойный сочувствия мечтатель, решивший, что получил божественное откровение от белки, живущей на кедре, а Геула Красноречивая устраивала свадьбы детей, аргументируя это тем, что на небесах скопился большой запас еврейских душ, которые должны как можно скорее получить свои тела.
Мы провели в саду весь день, а на закате, когда каменистые холмы вдалеке стали сначала золотыми, а потом, с наступлением сумерек, красными и фиолетовыми, отправились обратно в Кану, в один из тех ничем не примечательных домов, которых у нас было много.
Глава 7
Иерусалим
Иерусалим – злой город. Он притягивает бесконечностью прямых и закругленных углов зданий на кривых улицах, гулом толпы, угольным дымом печей, в безветренный день окутывающим все, притягивает возможностью увидеть новое. Ароматы пряностей на рынке и вонь мясных рядов, смешение звуков, народов, союз медных и серебряных монет. Или вдруг мелькнет вечное золото в осторожных руках торговца, который для верности третий раз пересчитывает ауреусы. Здесь сирийцы, египтяне, набатеи, даки, мидийцы, кадусии, лукавые развращенные эллины; здесь безродные откупщики и братья-иудеи, от которых надо держаться подальше, если ты осмотрителен, – не сомневайся, они найдут способ под благовидным предлогом опустошить твой дорожный мешок, а если сильно не повезет, прирежут в темном углу возле винной лавки и бросят в Змеиный пруд или в канаву с нечистотами, где тебя сожрут собаки, даже если еще будешь дышать и дергаться. Здесь римские сановники в тогах с пурпурной полосой и невозмутимые рослые легионеры, а ненавидящий их сикарий прячет кинжал под плащом; здесь можно на час или навсегда купить девушку или юношу любого оттенка кожи и выгодно продать стадо краденых и меченных фальшивым клеймом овец. Лавки с товарами на любой вкус и кошель. Толкотня, крики. Движутся толпы – засаленное тряпье сельских богомольцев, простые серые одежды горожан, льняные хитоны до пят и тонкие, как паутина, восточные ткани на богатых женщинах. Солнце блестит на копьях иудейской стражи, патрулирующей улицы. Возле Храма вдруг засияло среди расступившейся толпы баснословно дорогое облачение священника, украшенное золотыми колокольчиками. Вот он, великий Храм на холме, место сотворения Адама! Поднялся над лачугами бедняков и домами приличных людей, нависает над шлемами римских всадников и этим злит их. Камни вокруг его жертвенника не высыхают от крови и жира лучших животных, пространство между рогов луны сотни раз заполняется светом, а в нем не смолкает молитва и не гаснут лампы. «Тот, кто не видел Храма Ирода, не видел прекрасного здания», – говорят люди и не врут. Великолепный Храм, не принадлежащий никому, центр всех малых домов Моисея, где день и ночь воскуряются ароматные травы, притупляя запах вскрытой плоти. Четверть миллиона агнцев будет заколото в нем во время дней Песаха – пол возле жертвенника имеет наклон для стока воды от замывания крови. Огромная голубая завеса перед святилищем колышется от ветра, притягивая взгляды. Храм – это возможность. Храм – это решительность. Это власть.
