Накануне Симон сходил в Сихзру один, чтобы узнать, не опасно ли там, а мы ждали его поблизости в укромном месте. Он был выбран для этой миссии потому, что лицом меньше всех из нас походил на иудея или галилеянина, и мы надеялись, что он своим видом не прогневает самарян.
Симон вернулся и сообщил, что жители Сихзры смурны и недоверчивы (как и следовало ожидать) и непросто будет заполучить там сытную трапезу и ночлег, но есть шанс: он встретил самарянку, с помощью которой все это можно легко осуществить…
Случилось так, что возле колодца у подножия горы Симон оказался с этой женщиной вдвоем и никто их не видел. Он сказал ей что-то хорошее, она доверилась ему и в слезах рассказала, что над ней каждый день издевается муж, местный мельник, подозревая женщину в измене, которой не было. Происходит это к вечеру, когда он напивается вина. Ее глупый муж убедил в этом чуть ли не весь город, и дело всерьез шло к тому, что ее могли наказать по суду старейшин. Бежать ей было некуда, и она с мольбой обратилась к Симону, потому что справедливо увидела в нем человека, который мог ей помочь.
Что делать, Симон сообразил сразу. В его большом кожаном мешке, набитом всякой всячиной, хранился запас простейших лекарств, и одним из них было снадобье, которое вызывает сильнейший понос и жар и применяется при отравлениях как очищающее средство, – порошок из листьев сенны, семян арктиума и крокодильего помета.
Симон дал ей это снадобье в мере, достаточной, чтобы несколько взрослых мужей провели некоторое время в корчах, и велел подмешать супругу в кувшин с вином, которое тот пил каждый вечер.
Женщина оказалась сообразительной и сделала все правильно.
Изнуренный бессонной ночью, жаром и коликами, недоверчивый сихзрский мельник к утру следующего дня готов был поверить во что угодно, лежа на соломенной подстилке в своем саду.
Мы пришли в город ближе к полудню и в условленный час, будто случайно, встретили эту самарянку на площади возле местных терм. Она оказалась маленького роста, стройной и милой. При случайных свидетелях я приблизился к ней и громко спросил нараспев, как обычно говорил с толпой: «Что ты скорбишь, женщина? Быть может, умирает у тебя кто-то из близких?»
Самарянка заплакала, кинулась на землю и стала обнимать мои ноги так правдоподобно, что я сам чуть было не прослезился.
– Ты великий учитель! – вопила она, и горожане начали выглядывать из-за своих заборов, а прохожие останавливались, глядя на нас. – Ты заглянул в мое сердце, учитель! Мой муж очень болен, я боюсь, он умрет, ведь я так люблю его, так люблю!
– Встань, дочь моя, и веди меня к твоему мужу, – ответил я ласково.
Мы направились к их дому, за нами последовала небольшая гомонящая толпа.
Был жаркий день, ярко светило солнце, и воздух сгустился от всеобщего ожидания чуда.
В саду за домом, возле зловонной выгребной ямы, лежал под персиковым деревом обессилевший мельник, лицо его было серым, и он был так измучен, что даже не удивился, когда люди наполнили его сад. Он трясся, икал, скулил и был страшно напуган, ожидая смерти. Конечно, действие порошка уже кончалось, но он не знал об этом и тихо молился, смешивая слова псалмов с проклятиями и стонами.
Я сел подле него. Он покосился на меня, будто увидел призрака. Симон что-то сказал людям, и толпа затихла.
– Мое имя Йесус, – сказал я. – Хочешь ли ты, чтобы я исцелил тебя?
– Да, равви, – жалобно проблеял мельник, открыв глаза. – Спаси меня, грешного человека, я умираю.
– А хорошо ли ты делаешь свою работу? – спросил я.
– Да, – простонал он.
– А можешь ли ты отделить весь песок от муки? – Я взглянул на него, как в день последнего суда. – Тот песок, который оставляют твои каменные жернова в муке?
– Этого никто не может, равви, – ответствовал мельник, – и я не виноват, потому что все жернова истончаются в песок.
– Так как же ты можешь отделить правду от лжи, – воскликнул я, – если даже простой песок не в твоей власти? Твоя кроткая жена терпит от тебя страдание, хотя ни в чем перед тобой не согрешила, и это начертано на небесах!
Люди в саду загалдели, а мельник, не имеющий сил даже на то, чтобы плакать, прохрипел:
– Верю! Верю! И больше не усомнюсь в своей жене никогда, если Бог смилуется надо мной и пошлет мне исцеление.
– Сегодня же к вечеру будешь здоров, – сказал я.
Так и случилось.
Вся Сихзра была у наших ног. Мы провели в доме мельника три дня и, приятно отягощенные его подарками, отправились дальше.
Иногда бывает полезно вернуть женщине честь. «Хвалю Тебя, Боже, что Ты не создал меня женщиной», – так молятся многие евреи перед сном, и я думаю, это неплохая молитва…
Мы вернулись в Кафарнаум, но слухи о моем бесчинстве у стен Храма опередили меня, и в этом было мало хорошего. Цель не была достигнута, потому что за редким исключением люди воспринимали это как преступление, не имеющее никакой высшей цели. Да и мне больше не хотелось совершать подобные подвиги, рискуя быть растерзанным толпой, и я подумывал о том, чтобы стать обычным скромным лекарем в Кафарнауме, этом тихом зеленом городе, который мне так приглянулся.
Правда, я не знал, что делать в таком случае с учениками. К тому времени они настолько отвыкли выполнять какую-нибудь обычную однообразную работу, что могли погибнуть без меня от скуки, голода и тоски.
Благодаря урокам врача-сирийца Априма я мог помогать людям как врач, но что было делать им? Положение учеников усугублялось тем, что каждый из них, в большей или меньшей степени, действительно видел во мне мессию и не хотел бросать учителя, способного ввести их в пределы Господни.
Первым делом в Кафарнауме я, оставив учеников околачиваться на рынке (сообразительные люди в толпе всегда могут как-то подзаработать), пошел в дом добросердечной вдовы, но ее там, увы, не оказалось, она по-прежнему жила у своих старых родителей, а дом заняла семья хайятов, выходцев из Армянского царства, глава которой, тучный волосатый торговец, каким-то образом убедил вдову, что является ее дальним и любимым родственником. Как и следовало предполагать, хайяты довольно грубо и с насмешками прогнали меня. Что ж, ради такого дома в одном из лучших городов мира действительно стоило покинуть Армению.
А вот мне не стоило выселяться в свое время из этого дома, боясь прослыть эпикурейцем, и не важно, что подумали бы некоторые желчные люди…
Априма я не нашел, он покинул маленькую каменную пристройку на территории маслобойни, где жил, и ушел из города, потому что был обвинен родственниками местного главы таможни в том, что не смог спасти ему жизнь. У чиновника было больное сердце, и Априм порекомендовал ему не пить вина, а главное – уйти на покой, передав начальственные заботы кому-то другому. Но чиновник настойчиво требовал чудесного лекарства, добился, чтобы Априм дал ему масляную настойку шалфея для растирания груди, и однажды утром умер.
