– Наталья, закусочки вот этой побольше принеси и расставь, – начальственно произнес тот, к кому обратились «отец Николай»; видимо, это был хозяин, худой и высокий мужчина с русой бородой, похожий на кельта. – Да, и селедочки… Нет, салата хватит… Сейчас будем начинать.
Вдруг я понял, что лежу на блюде посередине большого стола, покрытого зеленой тканью и заставленного угощениями. От большого светильника, подвешенного к потолку, исходил удивительно яркий бездымный свет. Люди вокруг меня перестали быть тенями, и я смог различить их лица. Почти все они были в широких черных одеждах. Меня удивило то, что у некоторых на груди виднелись маленькие кресты из золота и серебра, подобные тем, на которых казнят. Я подумал, что собравшиеся за столом – палачи, назначенные Синедрионом, и стало понятно, почему их одежда черная, – это цвет утраченной надежды, да и кровь истязаемых на нем не так заметна.
– Ну, гости дорогие, давайте помолимся да начнем, – произнес хозяин.
Все встали и повернулись к стене, на которой висела большая квадратная доска с изображением женщины, печально склонившей голову. У нее в руках был то ли младенец, то ли какая-то вещь, не могу сказать определенно, мне плохо видно было со стола.
Они пропели печальную молитву и совершили одинаковый жест: каждый, сложив три пальца правой руки в щепотку, коснулся лба, живота и плеч.
– Господи Иисусе Христе, Боже наш, благослови нам пищу и питие молитвами Пречистыя Твоея Матери и всех святых Твоих, яко благословен еси во веки, аминь, – произнес хозяин, все снова уселись на свои места и приступили к трапезе, беседуя:
– Помянем владыку.
– Со святыми упокой, Христе, душу раба твоего…
– Он шутил, помню: я, говорит, стригу овец, а не сдираю с них шкуру.
– Точно!
– Идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная…
Они налили в прозрачные граненые кубки вино и стали неторопливо пить. Я поразился изяществу этих кубков – они будто были вырезаны из цельных кусков горного хрусталя.
– Наливайте еще красненького, – сказал хозяин. – Крымское, это мне прихожанин прислал, завод у него винный теперь там. В провинции, как говорится, у моря. Кирилл Сергеевич, сенатор который.
– Да-а, очень симпатичное вино…
– Отец Николай, не тревожьтесь насчет этого музея, все устроится. Найдем управу!
– Дай тому Бог.
– Ну все, Наталья, подавай первое, – сказал хозяин женщине, которая им прислуживала.
Она принесла блестящий металлический котел и стала черпаком разливать из него горячую похлебку в низкие широкие чашки белого цвета, стоявшие перед каждым гостем.
– Ангела за трапезой, – сказала она, закончив, и удалилась.
– Отец Димитрий, я вчера смотрел вашу передачу по телевизору, это просто отдохновение души, спаси вас Господи! – сказал молодой мужчина без креста на шее. – А вот попробуйте печеную рыбу, у нас новая повариха на приходе, украинка, просто кудесница!
Тот, кого назвали отцом Димитрием, был стариком с мясистым носом и настороженным взглядом желчного и самовлюбленного человека. Он взял вилку и потянулся ко мне.
Я шевельнул хвостом, с легкостью проплыл вперед и вниз на расстояние в несколько локтей и снова оказался в пылающем море, вне досягаемости этих загадочных людей за столом, голоса которых доносились теперь приглушенно, как будто из-за полупрозрачной завесы. Я тщетно пытался разгадать смысл некоторых фраз, которые они произнесли. Я понял, что они совершают поминальную трапезу в честь умершего хозяина-владыки и гадают, кого теперь назначат на его место. Меня удивило, что они произнесли слово, похожее на мое имя, только искаженное. И что такое «дьякон»? А кто такие «харизматичные клирики»? И куда их отправили? Наверно, как всегда, это гонимые избранники Божии, лбы которых отмечены Его светозарной печатью. Еще я подумал, что эти трапезничающие мужи в черных одеждах хорошо относятся к Риму, раз один из них процитировал слова Тиберия, которые тот произнес, отказываясь повышать в провинциях налоги…
Эти люди внезапно исчезли. Затихли их вкрадчивые, как у халдеев, голоса. Вокруг меня был огненный мир, наполненный миллионами других звуков. Я прислушивался то к одному голосу, то к другому.
Кто-то спорил с кем-то до хрипоты, кто-то рвал мелко исписанный папирус, а кто-то, не найдя аргумента, схватил нож, который превратился в острую сияющую букву. Я стал свидетелем того, как один человек прочитал по птичьим следам на берегу реки великую поэму, услышав которую Гомер разодрал бы на себе одежду в знак скорби. Я мог наугад выбрать любой отзвук, сосредоточиться на нем, и тогда передо мной разворачивалась вся сцена. Я видел судьбы. Я шевельнул плавником, и зазвучал гимн Изиде под сводами ее храма – в синем дыму благовоний женщины стояли на коленях и возносили к ней молитву: «О, пресвятая дева, владычица неба и земли, ты есть блудница и святая, ты бесплодна, но бесчисленны дети твои, ты злонравна и великодушна, ты первая и последняя, ты облегчаешь родовые муки…»
Я опустился ниже, в рубиновую тьму, где вспыхивали желтые искры чьих-то откровений, и увидел, как, окруженный мертвецами, плоть которых уже начала сходить с костей, праведный Иов кричал, стоя на камне:
– Вы сплетчики лжи! Вы все бесполезны! Что вы ощупью бродите во тьме и шатаетесь, как пьяные?!
Мертвецы молча скалили в ответ зубы, двигаясь в танце по воле течения, – это единственное, что они умели делать, а Иов заметил меня и произнес, грозя пальцем:
– А ты бесполезный врач!
Я хотел что-то ответить, но передумал и поплыл дальше – мимо жертвенников, зиккуратов, башен молчания, рогатых статуй и порфировых алтарей, на которых дымились благовония и лежали дары: освежеванные туши баранов, сосуды с бычьей кровью, миртовые ягоды и фиалки. Я увидел огромные золотые врата, из которых медленно вышел к народу священник в драгоценном облачении, торжественно неся перед собой чашу с вином. Я проплыл возле его лица, он заметил меня, вскрикнул и выронил чашу, но из нее на пол вместо вина вывалился клубок земляных червей; увидев это, люди закричали, а я быстро поплыл наверх, к солнечному диску, который виднелся сквозь сукровичную влагу бытия.
Иногда я видел вокруг себя угрожающие морды, но не боялся – я был крупной рыбой.
Я приблизился к одному из окон башни замка, окруженного лесом. Внутри была комната со сводчатым потолком, заставленная различными приспособлениями и емкостями. У стены в очаге горел огонь, на котором что-то нагревалось в закрытом котле.
За столом сидел пожилой человек в красной шапке с кисточкой и писал гусиным пером на листе.
– Киноварь прокалил? – спросил он юношу, который стоял рядом с котлом.
– Да, учитель, – ответил тот.
– Вливай уксус, будем выпаривать! – распорядился человек в красной шапке.
Я подплыл к нему и прочитал то, что он записал: «Visitatis Interiora Terrae Rectificando Invenietis Occultum Lapidem Veram Medicinam»
[80].
