Когда об этом стало известно на следующий день, глава французского правительства К. Шотан срочно вызвал советского полпреда в Париже, им в это время уже был Я.З. Суриц (хотя нередко в литературе указывается его предшественник — В.П. Потемкин, назначенный в апреле 1937 года первым заместителем наркома иностранных дел СССР) и потребовал от него немедленно снестись с Москвой и вернуть судно в Гавр. В ином случае правительство Франции оставляло за собой право с помощью своих военных кораблей перехватить это советское судно и под конвоем сопроводить его в Гавр. Но полпред СССР обратился к французскому министру юстиции Винсену Ориолю, с которым, по последующему утверждению прессы, якобы находился в дружеских отношениях, с просьбой связаться с министерством внутренних дел Франции с тем, чтобы так называемый «гаврский след» был оставлен. Тот обратился к министру внутренних дел М. Дормуа, который, в свою очередь, информировал председателя французского правительства, что грузовик, на котором могли привезти генерала Миллера, прибыл в Гавр в 2 часа дня. Если председателя РОВСа похитили около часу дня, то грузовик не мог за час с небольшим пройти более 200 километров до Гавра. Поэтому, утверждал Дормуа, «гаврский след» нельзя считать серьезным.
В результате французское правительство отказалось от мысли вернуть «Марию Ульянову», в том числе настичь судно с помощью миноносцев. Но уже к вечеру 23 сентября выяснилось, что грузовик пришел в порт Гавра не в 14, а между 15 и 16 часами (затем называлось время около 16 или даже позже 16 часов), что делало возможным для него за это время пройти дистанцию от Парижа до Гавра. Но перехватывать советское судно было уже поздно. Вскоре выяснилось, что «Мария Ульянова», хотя и торопилась в Ленинград, но не пошла коротким путем — через Кильский канал (он был более опасным, так как судно могли перехватить там), а в обход. Все это вызвало активное обсуждение в прессе, а также особый интерес следствия и дискуссию в органах внутренних дел.
Комиссар полиции Гавра Шовино подал специальный рапорт о грузовике и советском судне «Мария Ульянова», Но специально направленный сюда контролер из МВД заявил, что ему этот рапорт «неудобен», так как «у нас с Советами сердечные отношения». В результате комиссар Шовино был переведен из Гавра и подал в отставку. В свою очередь, адвокат Рибе, отстаивавший впоследствии в суде интересы семьи Миллера, потребовал вызвать в суд в качестве свидетеля министра внутренних дел Дормуа, обвиняя его в том, что он и его сотрудники сознательно запутали «гаврский след»
.Так или иначе, но пока эта тема страстно обсуждалась в печати и рассматривалась следствием, «Мария Ульянова» с генералом Миллером на борту 29 сентября прибыла в Ленинград, откуда он был немедленно доставлен в Москву, на Лубянку.
Тем временем французское следствие по делу об исчезновении генерала Миллера продолжалось. Были допрошены братья генерала Скоблина — Сергей, живший в Тулоне, и Феодосий, работавший поваром в Париже, а также их сестра, носившая по мужу фамилию Воробьева. Но эти допросы не дали каких-либо новых сведений о местонахождении генерала. Вместе с тем дознание установило, что Скоблин пользовался для шифрованной переписки двумя ключами: Библией Иерусалимского издания в зеленом переплете и романом П.А. Краснова «За чертополохом». В частности, на первой странице Библии была обнаружена запись симпатическими чернилами, в ней содержалась полная запись шифрованного ключа с указанием, как им пользоваться. Это был один из шифров, который Скоблин использовал в конспиративной переписке
. Обе эти книги Плевицкая пыталась взять с собой в тюрьму, и это явилось еще одним подтверждением того, что она хорошо знала о связях своего мужа с советской разведкой и была его доверенным лицом.
Шли допросы Плевицкой, велся поиск и опрос свидетелей, проводились обыски и изъятие документов в доме генерала Скоблина в Озуаре. По материалам, появившимся в печати, этот дом был куплен в конце мая 1930 года за 82 тысячи франков, при этом 10 тысяч франков были выплачены сразу, и затем ежегодно выплачивалось по 9 тысяч. К настоящему времени было оплачено 60% долга, или 62 тысячи франков. Скоблин и Плевицкая оставались должны за дом еще 40 тысяч франков. По показаниям Д.М. Шрейдера, с 1934 года у Скоблина появились денежные затруднения, и шесть месяцев назад он вообще перестал платить. В 1934 году у Скоблиных был план переехать в Антонии, ближе в Парижу, но планировавшаяся сделка не состоялась.
В печати появилось и описание дома Скоблиных. Это был небольшой двухэтажный дом, скромно обставленный, но производивший впечатление зажиточности и солидности. В большой гостиной, на главном месте, располагался поясной портрет Плевицкой в молодости. В кабинете Скоблина на переднем плане размещался большой портрет генерала Миллера с надписью «Доблестным корниловцам». Внутри дома был полный разгром, везде валялись груды бумаг и книг — результат произведенного обыска
.
27 сентября были допрошены жена генерала Миллера Наталья Николаевна, их сын и дочь, а также брат похищенного — К.К. Миллер. Жена председателя РОВСа рассказала, что она познакомилась со Скоблиным и Плевицкой в 1927 году, а после похищения генерала Кутепова их отношения стали более близкими. В 1933 году семья Миллера провела лето у Скоблиных, а на следующий год Скоблин и Плевицкая жили летом на квартире председателя РОВСа. Сама Плевицкая была в это время больна. Их близкие отношения, по словам Н.Н. Миллер, продолжались до последнего дня. 19 сентября, вдень банкета корниловцев, Скоблин приехал к Миллеру около 11 часов вечера. Он был, утверждала жена председателя РОВСа, очень взволнован, возбужден и чуть не забыл пальто. Генерал Миллер говорил ей на следующий день, что Скоблин, не заставший его дома, приезжал его «с кем-то» знакомить.
21 сентября Плевицкая и Корнилова-Шапрон были у жены Миллера после завтрака генералов Миллера и Скоблина в Галлиполийском Собрании. Н.Н. Миллер была удивлена, что 23 сентября Плевицкая весь день бродила по Парижу, но не зашла к ней, вероятно, не смея сделать это. По словам жены исчезнувшего генерала, Плевицкая всегда проявляла исключительную любезность, и она только сейчас понимает значение этих «дружеских отношений»
.
Спустя несколько дней после ареста Плевицкой состоялась ее очная ставка с женой генерала Н.Н. Миллер. Последняя просила помочь в поисках и «найти наших мужей», заклиная сказать всю правду. В ответ жена Скоблина в рыданиях восклицала, как она, при их отношениях, могла поверить обвинениям, и утверждала, что невиновна
.
Но просьбы жены Скоблина об освобождении не дали результатов. Она по-прежнему содержалась в тюрьме. Впрочем, в эти первые дни еще не все отвернулись от нее. Например, великая княгиня Ольга Александровна направила из Дании письмо поддержки Плевицкой «в страшном несчастье», заявила, что считает ее невиновной, и выразила надежду на скорое освобождение
. Но этому не суждено было сбыться. Допросы Плевицкой и следствие по ее делу продолжались около года. Более года оставалось до суда, которому предстояло решить ее судьбу.
Ряд лиц, к мнению которых прислушивались в эмиграции, принципиально меняли свою позицию в отношении произошедшего в течение короткого времени. Например, баронесса О.М. Врангель, встретившись с журналистом «Часового», заявила, что на второй день после похищения генерала Миллера, давая интервью сотруднику бельгийской газеты, она не имела ни права, ни возможности обвинять Скоблина в чудовищном похищении Миллера. «Прошло десять дней и очевидность, увы, подавляет своей логикой»
, — вынуждена была признать Врангель.
