Работа генерала Кутепова, по утверждению генерала, велась на суммы, отпущенные из «Казны Великого Князя», которая составлялась из добровольных пожертвований эмиграции. Этими деньгами, писал Миллер, заведовал генерал Болдырев, состоявший при великом князе Николае Николаевиче. Расходы из средств «Казны» осуществлялись по усмотрению великого князя, и часть этих денег через Болдырева выделялась на работу генерала Кутепова. В результате никто кроме них (и отчасти полковника Зайцова), по утверждению Миллера, не знал, куда и на кого они расходовались. Сам же он не имел отношения к секретным расходам генерала Кутепова на работу в СССР и когда состоял в его распоряжении после смерти великого князя Николая Николаевича
. Так это или нет на самом деле, остается вопросом и вызывает определенные сомнения. Но, по крайней мере, как следует из материалов следствия, генерал Миллер твердо стоял на своем и не сообщил чекистам каких-либо сведений о финансировании секретной работы генерала Кутепова в СССР, да и, насколько можно судить, о содержании этой деятельности.
Сам Миллер указывал позднее, уже адресуясь к наркому внутренних дел Н.И. Ежову, после его посещения, что он представил следователю Н.П. Власову в начале октября свои письменные показания о секретной работе, производившейся с 1930 по 1937 год с его ведома особыми лицами, а также составил записку с показаниями, касающимися повстанческого движения в СССР. Эта записка была передана Миллером следователю при свидании с ним 10 октября, но признана была им неисчерпывающей, и он оставил ее у генерала, чтобы тот срочно дополнил ее некоторыми сведениями, обещая зайти за ними на следующий день. Но ни 11 октября, ни позже следователь так и не приходил к нему, и он больше его не видел. В результате эта записка от 9/10 октября с показаниями (на 12 стр.) и дополнение к ним от 11 октября (на 6 стр.) так и остались у генерала.
У Миллера осталась и небольшая записка с ответом на вопрос следователя о том, как он представляет себе выход из сложившегося положения. Тот ознакомился с ней, но, по словам Миллера, видимо, не счел ее интересной для производимого следствия и также оставил ее у него. Но, насколько можно судить из обращения генерала к наркому Ежову 22 декабря 1937 года, мысли, высказанные узником о взаимоотношениях эмиграции и советской власти, были доведены до сведения руководителя НКВД, а через него, возможно, и выше и стали предметом разговора Миллера и наркома 21 декабря того же года.
Последний допрос генерала Миллера следователем Н.П. Власовым был проведен 10 октября 1937 года. Он обещал зайти к нему за письменными показаниями на следующий день, но, как уже упоминалось, ни тогда, ни позднее у него не появился. О причинах этого можно лишь догадываться. Вероятно чекисты, не получив от председателя РОВСа сведений, которые могли бы использовать в целях публичной дискредитации Союза и для борьбы с ним, а также для использования в ходе возможного открытого судебного процесса над генералом Миллером, взяли своеобразный тайм-аут. Кроме того, материалы допросов и изложенные председателем РОВСа мысли, судя по всему, были доведены до руководства НКВД, а возможно, и выше. И они требовали размышлений и обсуждения на высшем уровне, ибо похищение генерала Миллера, без сомнения, было санкционировано «высшей инстанцией», и сейчас именно ей предстояло решать его судьбу.
Надо было подумать над тем, как и в каких целях можно было бы использовать узника. Один задругам шли судебные процессы, в которых генерал Миллер мог оказаться полезным. Да и само по себе содержание в строго изолированном помещении (без права прогулок во внутреннем дворе тюрьмы) могло сломить генерала и заставить его сообщить в конце концов все, о чем он знал, но отказывался говорить. Не был исключен, вероятно, и вариант обмена председателя РОВСа, например, на кого-либо из видных коммунистов, арестованных за рубежом.
4 ноября генерал Миллер передал начальнику тюрьмы для дальнейшего направления по принадлежности три письменных заявления. Два из них касались денежных вопросов. Генерал просил вернуть по назначению во Францию находившиеся у него при аресте деньги Общества Северян (уточняя, что планировал передать их казначею этой организации во время ее заседания, назначенного на вечер 22 сентября), а также ряда других лиц и организаций. Миллер также просил разрешить передать начальнику тюрьмы для использования на свои личные нужды в тюрьме остальные находившиеся при нем его собственные деньги (примерно 200 франков). Третье заявление генерала Миллера касалось жены и семьи, которых ему хотелось успокоить. Он просил разрешения передать своей жене короткую успокаивающую записку без подписи, ибо супруга узнала бы его по почерку. Миллер просил также разрешения проставить на этой записке адрес промежуточного посредника, по которому жена могла бы послать ему ответ. Он указал, чтобы она писала исключительно про себя, детей и внуков, об их жизни и здоровье, не касаясь никаких вопросов политики, эмиграции и т.п. Но ответа на свои заявления генерал так и не получил.
21 декабря 1937 года секретного узника Лубянки посетили в его камере два гостя. Одним из них был нарком внутренних дел СССР Н.И. Ежов, а о личности второго гостя можно только гадать. Но, так как он тоже задавал вопросы узнику, то это должен был быть человек достаточно высокого статуса. Это мог быть, например, представитель высших партийных или советских органов, учитывая то, что похищение и содержание в тюрьме генерала Миллера не могло произойти без их участия. Второй посетитель мог быть также представителем руководства прокуратуры или одним из ближайших сподвижников Ежова, например, его заместитель и начальник ГУГБ М.П. Фриновский.
Состоялась беседа, в ходе которой генералу Миллеру был задан целый ряд вопросов, в том числе касавшихся взаимоотношений советской власти и эмиграции. Видимо, нарком внутренних дел решил сам взглянуть на бывшего председателя РОВСа, захваченного в ходе операции, проведенной его ведомством, и, побеседовав, составить личное представление об узнике, перспективах взаимоотношений с ним и его полезности. Трудно сказать, было ли это посещение инициативой самого Ежова или за этим стоял Сталин. Последнее, по крайней мере, исключать нельзя. Заметим лишь, что Миллер не знал, кто находится перед ним, и понял (как следует из его последующего письма) это лишь в момент ухода наркома.
Могла быть, кстати, и еще одна причина посещения Ежовым Миллера. Она заключалась в том, что в конце 1937 года НКВД инсценировало «дело белогвардейско-монархической организации РОВС» в СССР. Дело началось с ареста в Воронеже бывшего колчаковского генерала А.Н. Пепеляева. 13 декабря 1937 года Ежов доносил Сталину о телеграмме начальника УНКВД по Новосибирской области Г.Ф. Горбача от 9 декабря о раскрытии «заговора РОВС». В результате только по сфальсифицированному делу западносибирской организации Русского Обще-Воинского Союза было арестовано и осуждено, по одним данным, 15 203 человека, а по другим источникам, было арестовано 20 731 человек. Причем Сталин, которому была прислана справка УНКВД по Новосибирской области об этом деле, наложил резолюцию: «Всех бывших офицеров и генералов по записке Горбача нужно расстрелять». Вслед за этим уже нарком внутренних дел делает пометку: «Исполнено. Послана телеграмма. 16/ХП.37. Ежов».
Добавим, что «повстанческая сеть» этого заговора была «обнаружена» и в системе Сиблага, охватывая якобы 17 ее лагерей. Следственными органами утверждалось, что там готовилось восстание, которое должно было вспыхнуть с началом войны с Японией
.
