Хралайн не спеша обогнул магическую стену и подошел к Дзирту. Он положил ему руку на плечо, но результатом стала лишь короткая пауза в тираде дроу. Дзирт окинул его недолгим взглядом, а затем снова повернулся к плененному эльфу.
— Огни надежды есть здесь, — продолжил он, обращаясь уже к обоим эльфам. — В Серебряных Землях. Если их нет здесь, их нет нигде. Что мы выберем: мир или войну? И если ты, глупый эльф, ищешь войны, тебе лучше убраться из этих земель. Могу тебя заверить, ты без труда отыщешь смерть. Ты найдешь руины в тех местах, где стояли прекрасные города. Ты найдешь целые поля выбеленных ветрами костей, а может, остатки единственного очага на месте целого, когда-то процветающего селения. За это столетие хаоса перед лицом наступающей тьмы лишь немногие избежали вихря разрушений, а наши земли процветают. Можешь ли ты сказать то же самое о Тейе? О Милхоранде? О Сембии? Ты говоришь, что я предаю тех, кто удостоил меня своей дружбой, и все же один исключительный дворф и один исключительный орк сумели воздвигнуть остров спокойствия в этом бурлящем море.
В лице эльфа появилась задумчивость, но он все еще пытался спорить. Дзирт не стал слушать никаких возражений и снова стукнул пленника спиной о стену.
— Ты поддался своей ненависти, ты жаждешь славы и острых ощущений, — сказал дроу. — Это из-за того, что ты ничего не знаешь. Или из-за того, что не думаешь о тысячах других, кому твои похождения не принесут ничего, кроме страданий?
Дзирт тряхнул головой и отшвырнул эльфа в сторону, где его подобрали двое воинов Хралайна, чтобы присоединить к остальным пленникам.
— Я ненавижу все это, — тихо, так что больше никто не услышал, признался Дзирт Хралайну. — Всё. Наш благородный эксперимент продолжается уже более ста лет, и все же мы не получили ответов на свои вопросы.
— И свобод тоже, — добавил Хралайн. — Ничего, кроме того, о чем ты только что сказал. Хаос сгущается, Дзирт До'Урден. Он наступает как снаружи, так и изнутри.
Взгляд фиолетовых глаз дроу обратился вслед удаляющемуся эльфу и плененным дворфам.
— Мы должны быть стойкими, мой друг, — произнес Хралайн, похлопал Дзирта по плечу и удалился.
— Не уверен, что я знаю, что это такое, — признался Дзирт, но слишком тихо, чтобы его кто-либо услышал.
ЧАСТЬ I
В поисках высшей истины
Одним из последствий существования, которое вместо десятилетий измеряется столетиями, является проклятие постоянно наблюдать за миром через сфокусированную призму историка.
Я говорю «проклятие», хотя на самом деле считаю это благословением, поскольку любая попытка предвидения требует постоянных вопросов относительно причин происходящего и глубоко укоренившейся веры в то, что может случиться. Наблюдение за событиями, с точки зрения историка, подразумевает признание, что моя первая, интуитивная реакция на кажущиеся важными события может быть ошибочной, что мой «животный инстинкт» и собственные эмоциональные переживания при более широком рассмотрении, в более развернутом масштабе времени могут оказаться ничего не значащими.
Как часто я убеждался, что первая моя реакция была основана на полуправде и пристрастных суждениях! Как часто я обнаруживал, что по мере разворачивания событий первые ожидания совершенно не оправдывались и их приходилось отбрасывать!
А все потому, что чувства зачастую мешают рассмотреть рациональное зерно, а реальность возможно увидеть, лишь взглянув на нее с разных точек зрения.
Следить за событиями, как это делает историк, значит принимать все перспективы, даже те, что видятся нашим врагам. Необходимо хорошо знать прошлое и в качестве фундамента для предвидения использовать только самые значительные события. И, что важнее всего, надо обладать способностью ставить причину выше инстинкта, не отвергать все, что ты ненавидишь, и помнить о вероятности своих ошибок.
Вот так я и живу, словно в зыбучих песках, где абсолютные истины тают с течением лет. Мне кажется, это естественное состояние, и я успел разрушить предрассудки очень многих людей. Каждый незнакомец, который принимает меня таким, как я есть на самом деле, вместо того чтобы думать, каким я должен быть, ощущает, как песок перекатывается под его ногами. Конечно, для них это полезный опыт, но все мы — существа с устоявшимися привычками и обычаями, и каждый представляет, что может быть, а что невозможно. А когда реальность разбивает давно усвоенные представления — когда вы встречаете хорошего дроу! — возникает внутренний диссонанс, неудобный, как весеннее половодье.
Легко представить себе мир еще не законченной картиной, а не застывшим полотном, но бывают времена, мой друг…
Бывают времена.
И сейчас, когда тысячи подданных Обальда расположились у каждой двери Мифрил Халла, как раз наступило такое время. В душе я не желаю ничего другого, как снова попытать счастья в поединке с королем орков, снова получить возможность проткнуть мечом его желтовато-серую шкуру. Я хочу согнать самоуверенную усмешку с его уродливого лица, смыть ее потоком его собственной крови. Я хочу заставить его страдать — страдать за Низины и все другие города, разоренные нашествием орков. Я хочу, чтобы он почувствовал боль, причиненную орками Шаудре Звездноясной, Дагне, и Дагнаббиту, и всем дворфам, и не только дворфам, павшим на полях развязанной им войны.
Сможет ли Кэтти-бри уверенно ходить? Это еще одна вина Обальда.
И поэтому я проклинаю его имя и с радостью вспоминаю моменты отмщения, осуществленного Инновиндиль, Тарафиэлем и мной, когда мы уничтожали спутников злобного короля орков. Ответный удар по вторгшемуся врагу безусловно доставляет немалое облегчение.
Этого я не могу отрицать.
И все же в моменты размышлений, когда я сижу на горном склоне и оглядываюсь на все, что совершил Обальд, моя уверенность исчезает.
Кроме того, я испытываю страх.
Он пришел во главе армии и принес боль и страдания многим людям в землях, которые я считаю своим домом. Но армия остановилась — по крайней мере пока, и, по всей видимости, Обальду нужна не только победа и военная добыча.
Неужели он пытается приобщить свой народ к цивилизации?
Возможно ли, что мы стали свидетелями величайшей перемены в природе народа орков? Возможно ли, что Обальд первым, не важно, желая этого или нет, создал ситуацию, при которой интересы орков и интересы всех других народов этого региона могут совпасть и перерасти в нормальные отношения, к обоюдной выгоде?
Возможно ли это? Или это немыслимо?
Неужели я, допуская подобное предположение, предаю погибших?
Или павшие возрадуются, если я, если все мы — орки и дворфы, люди и эльфы — отыщем общие интересы, чтобы открыть начало эры великого мира?
С незапамятных времен, о которых не помнят даже самые старые эльфы, орки всегда воевали с «хорошими» народами. И после всех побед — а их было великое множество, — после всех жертв стали ли орки менее многочисленным племенем, чем тысячу лет назад?
