Они галдели и галдели за стеной, словно стая ворон. Кажется, в первый раз в жизни я пожалела, что слух вернулся ко мне! Я упала на диван и закрыла ухо подушкой. Однако вопли женщин пробивали и эту преграду.
«Это война, – с отвращением подумала я. – Тугина теперь не скоро забудет, что я сделала. А что я сделала? Просто рассказала Павлу правду о его бывшей жене. В сущности, я попыталась избавить этого человека от тягостного чувства вины, с которым Павел жил все последние годы. И таким образом я и Тугиной пыталась помочь, она должна стать самостоятельной и независимой…»
– …строит из себя невинность, а к самой мужики ходят!
– К этой страшненькой еще и мужики ходят? – доносились приглушенные голоса.
«Хотя зря. Это болото, и я напрасно туда полезла, вот и перепачкалась теперь. Ну зачем я вмешалась в личную жизнь своей соседки, что мне за дело до нее, до ее бывшего мужа?..»
Постепенно, не сразу голоса за стеной стали чуть тише. Кажется, обо мне забыли.
Алевтина с подругами, смеясь, обсуждали какие-то подробности своей личной жизни. Раздавалось звяканье рюмок, стук ложек о тарелки.
Я не хотела прислушиваться, но посторонние звуки из-за стены сами лезли в уши. В промежутках между своими личными историями дамы спохватывались и дружно продолжали костерить Павла, словно повторяли один и тот же припев.
Детали биографий этих людей совершенно меня не интересовали, зато давали повод для философских размышлений.
Почему иные женщины с возрастом превращаются в таких вот хабалок? Нет, неприятно не то, как человек стареет: меняются его внешность, голос, манеры… Это все ерунда. Страшно, как меняются, становятся плоскими их сознание, мысли. Они все – Алевтина и ее подруги – словно скопище всех возможных штампов и шаблонных фраз. Они ведь даже не думают, а твердят одно и то же. Свой набор избитых фраз: и в адрес правительства, и по поводу событий в стране и городе, окружающих людей, отношений между мужчинами и женщинами.
Вот что они сейчас обсуждают? Я подняла голову. А, опять по десятому разу – какие мужики сволочи…
– Пашка ведь твой предатель. Ты ему столько лет верой и правдой, а он…
«Верой и правдой? – усмехнулась я. – Алевтина много раз рассказывала, что бывший муж сам ездил по магазинам, закупал необходимое, сам готовил… А она что, в те времена к уборке дома более прилежно относилась? Наверняка Павел и унитаз в их доме драил!»
– Ах, девочки, как мне тяжело, если бы вы знали… Не было ни дня, чтобы я не вспоминала о том, как муж меня бросил… – с надрывом, со слезой в голосе жаловалась Тугина.
«И в этом она вся. Впрочем, как и многие. Страдать и страдать, но никакого желания осмыслить произошедшее, измениться, взять себя за шкирку, встряхнуть, сделать свою жизнь лучше… Десять, двадцать, тридцать лет – до самой смерти стонать каждый день: «Мне бо-ольно, мне тяжко, мне обидно!»
– Предатель он. Негодяй. Подонок!
– Да он просто дурак. Эта его Гуля виновата: увела из семьи, ребенком охомутала…
– А его ли ребенок?
Слушать все это было невыносимо, поскольку подружки опять кричали в полный голос, забыв обо мне, о том, какая слышимость в этом доме.
Я встала с кровати, включила диктофон в своем телефоне. Приоткрыла дверь в коридор и высунула туда руку с телефоном.
Если Павел еще раз придет сюда, я дам послушать ему запись. Пусть он поймет наконец, что это такое – Алевтина Тугина.
Он, наверное, думает, что его бывшая – неумелая, несчастная, несуразная тетеха, нелепая, но заслуживающая жалости. Пусть же узнает, что ошибался. Тугина – довольно злобное, грубое создание, которое очень бойко говорит гадости о Павле, о его новой жене, об их ребенке. Она желает им зла, проклинает, она поливает их грязью; она клянется своим подружкам, что вытрясет из бывшего мужа все деньги, что он будет содержать ее до самой смерти, и это ему наказание – за всю ту боль, что он причинил Алевтине…
После страстных разговоров о бывших подружки за стеной принялись петь. «Ой, мороз-мороз» и «Шумел камыш». Кто-то из соседей снизу стал стучать по трубам. Компания за стеной, хихикая, запела громче.
Ближе к вечеру дамы разошлись, этому предшествовало долгое прощание со слезами, клятвами в вечной любви и дружбе, хохотом, поцелуями и грохотом то и дело падающих в коридоре вещей и какими-то вскриками. Не исключено, что это падали в тесном пространстве сами «девчонки».
Ближе к ночи на мобильный пришло послание от Артема: он сообщил, что подал заявку в ЗАГС.
На следующее утро в квартире воцарилась тишина. Вероятно, Алевтина спала. Я вышла в коридор, поставила на место вешалку, передвинула тумбочку, «гулявшую» по коридору. Вся кухня была заставлена грязной посудой, которая лежала и на столе, и в раковине, и на подоконнике, и даже на моем крошечном столике в углу. Вдоль стен стояла батарея пустых бутылок, в основном «Рябина на коньяке» и «Клюковка».
Раздался звонок в дверь.
«Наверняка соседи пришли скандалить из-за вчерашнего…»
Я распахнула входную дверь – на пороге стоял Лешик. Меньше всего на свете я ожидала сейчас увидеть именно его.
– Пустишь? Поговорить надо… – Он, не дожидаясь ответа, оттеснил меня плечом и прошел в мою комнату. Что мне оставалось делать? Стиснув зубы, я направилась следом.
– Тебя опять Наташа послала? – недовольно процедила я, прикрыв за собой дверь. – Только тише говори, не хочу, чтобы Тугина узнала, что у меня кто-то есть.
– Нет, сегодня я прибыл по собственной инициативе, – усмехнулся Леша, стоя передо мной. Я невольно принюхалась: кажется, трезвый. Впрочем, это было бы совсем уж последнее дело – пить с утра… Зато от Леши, как всегда, пахло табаком. И еще чем-то таким, свежим и одновременно горьким… Автомобильная гарь, аромат одеколона или средства после бритья. Пахло легким морозом и солнцем, пахло концом февраля – самым коротким, беспокойным месяцем года, полным надежд и в то же время печали… Печали о том, что время идет слишком быстро, о том, что оно неостановимо и безжалостно.
– Что тебе надо? – уныло спросила я. «Надо? Ему? Это мне не следовало открывать дверь…»
– Я решил расстаться с Наташей, – спокойно, даже доброжелательно произнес Леша.
– Да?.. – растерялась я.
– Да. Мы с Натальей не подходим друг другу. Ничего хорошего в будущем нас с ней не ждет.
– Так ты ее бросаешь?! Но это же предательство! Она же… она ведь жить без тебя не может!
– Тише. Ты сама говорила – тише. Я тоже не могу жить – но с ней. Она погибнет без меня, а я погибну с ней. Поэтому и хочу уйти от нее.
– Но почему? Ты не должен… Это предательство! – опять пробормотала я.
– Если я останусь с Наташей, я предам себя. Сейчас я словно пребываю у нее в рабстве. У нее и ее семьи.
– О, как они тебя мучают! Наверное, заставляют с утра до ночи пахать на тростниковых плантациях, под тропическим солнцем… Не перетрудился, бедный?
