Из динамика полились пьяные женские голоса, послышался хохот. Тугина с ее «девочками» почем зря костерили мужчин, в том числе и Павла; Тугина пьяно клялась, что Павел «кровью будет платить за свою измену», желала всяческих несчастий жене Павла Гуле и их общему сыну Артуру.
Я эту запись не слушала с тех самых пор, когда за стеной гуляли «девчонки», и теперь сама поразилась тому, что неслось из динамика моего телефона.
Павел больше не сопротивлялся, не возмущался – просто стоял молча с выпученными глазами и изумленно внимал записи.
– Вас используют. Вас ни в грош ни ставят. Вы просто корова для дойки… – глядя Павлу в глаза, тихо произнесла я. – Вы это понимаете? Или… или, может быть, вы до сих пор любите Алевтину?
– Я так виноват перед ней… – прошептал Павел. – Мне ее жалко. Да, она непростой человек, с исковерканной душой… И она больна. Она, быть может, умирает сейчас, а вы, Лида, просто добиваете ее. Где милосердие, где оно у вас, человеческое милосердие, жестокая вы девушка?..
– Да, где оно? Не проще ли самой зарабатывать деньги, а не отнимать их у маленького мальчика, который может остаться без обуви. Где у вашей Али милосердие? – парировала я.
– Она умирает…
– Алевтина-то умирает? А вы уверены, что она не разыгрывает сейчас спектакль?
– Да вы убийца, Лида, и ваши благие помыслы ведут вас в ад.
В этот момент в дверь позвонили.
Павел бросился открывать: на пороге стояли медики в синей униформе, с оранжевыми ящиками в руках. Молодой парень и женщина в возрасте.
Громко топая и шурша униформой, медики направились к Тугиной.
Алевтина громко заохала, застонала.
– Что болит? Где?
– Сердце… щемит. И голова кружится, и так плохо…
– Она чуть не упала прямо в коридоре, я еле успел ее подхватить! – встрял Павел.
Я сидела у себя в комнате на стуле, сложив руки на коленях, и внимательно слушала, что они там говорят.
Раздались шуршание, треск, с каким рвут бумагу, стрекот.
– Дайте руку. Так, поднимите рубашку. Сейчас давление вам померю. Лекарства какие-нибудь принимали?
– Вы понимаете, незадолго до этого у нее скороварка на кухне взорвалась, это как-то могло повлиять на ее состояние?
– Вас ударило? – судя по всему, вопрос женщины-медика был адресован Алевтине.
– Нет, но… – ответил за Тугину Павел.
– Значит, не могло. Дышите. Теперь я вам живот пальпирую… Тихо-тихо…
Тугина плакала и причитала. Мне вдруг стало не по себе. Что я делаю? Зачем? Что со мной такое происходит?
– ЭКГ в норме, я никаких отклонений не нахожу. Вас, Алевтина Антоновна, с таким ЭКГ хоть в космос посылай. Давление тоже прекрасное, сахар в норме, температура тоже в норме, живот мягкий… Что болит?
– Сердце болит, – упрямо пролепетала Тугина.
– Ну не может такого быть, у вас очень хорошие показатели, – укоризненно произнесла женщина-доктор. – Послушайте, я уже двадцать лет на вызовы езжу, я не могу ошибаться. Вы здоровы, Алевтина Антоновна!
Тугина зарыдала.
– Хорошо, если вы настаиваете, давайте вас госпитализируем, проведем полное обследование…
– Не надо, – неожиданно скрипучим голосом произнес Павел. – Аля, я понимаю, ты хочешь меня удержать и не знаешь как…
Тугина уже в голос завыла.
– Все ясно, – устало произнесла женщина-доктор. – Послушайте, ну нельзя же так, ведь столько по-настоящему больных людей ждут нашей помощи… Слава, уходим, нет повода для госпитализации. Скажите спасибо, что не настаиваем на штрафе о ложном вызове…
Топая и шурша, медики покинули квартиру. Хлопнула входная дверь.
Повисла тишина.
Я повернула голову. На пороге стоял Павел – бледный, с измученным лицом.
– Что? – спросила я.
– Я ухожу, – прошелестел он. – Вы правы, Лида, это не может так продолжаться.
– Ты уходишь? – с надрывом закричала у себя из комнаты Тугина.
– Да. И больше я не вернусь. Про деньги забудь. И не звони мне, Аля. Все кончено…
Павел исчез. Опять хлопнула входная дверь.
– Ты меня просто убила, Лида, – мрачно произнесла Тугина из своей комнаты. – Ты никакая не хорошая, Лида. Ты – самое настоящее зло под маской овечки!
Я открыла глаза. Было утро – за окном еще сумрачно, но сумрак этот был уже не свинцово-тяжелым, безнадежным, а легким, прозрачным, с розоватыми, оранжевыми тенями, несущимися над крышами домов. Словно где-то высоко решили наконец сменить декорации.
«Ах да, сегодня первое марта! – вспомнила я. – Весна…»
Я не могла не радоваться этому факту. Да кто из жителей Москвы (да и вообще всей средней полосы России) не радуется концу долгой, хмурой, грязной городской зимы… Но эта радость была чисто умозрительной, рассудочной, потому что на самом деле до настоящих теплых деньков было еще далеко. Да и наступят ли они? Кто знает, может, в этом году весна опять окажется неудачной – снежный март сменится мокрым сырым апрелем, а на смену ему придет ледяной, со снежной крупой май. А потом короткое, крошечное лето – как тот самый кофе в мелкой чашке-наперстке, что подают в хороших кофейнях: вкус есть, и отличный, но что толку – на один глоток его, этого густого и крепкого напитка, зато потом сердцебиение и мандраж, и нет покоя до глубокой ночи…
И всегда в это время года, в межсезонье, возникает тоска, липкая и авитаминозная. Вроде хочется сделать что-то важное, необыкновенное, нужное, но вторым планом настигает мысль: «А зачем?» Какой смысл. Бег белки в колесе. Ты думаешь осчастливить человечество? Нет, не получится. Ты никого не спасешь, ты даже не врач… Да те же вчерашние доктора, что приехали на «Скорой» к Тугиной… Да, наверняка эти люди испытывали удовлетворение и гордость, когда им удавалось вытащить человека с того света, но, наверное, было много и тех больных, кого спасти не получалось. Баш на баш, ничья. Это вечная битва жизни со смертью, в которой нет победителей.
Рано или поздно все умрут, так зачем же бежать вперед все быстрее, если впереди, кроме холода и темноты, ничего нет?
Я заплакала.
Мне стало так тоскливо, как, наверное, еще никогда не было в жизни. Покрутившись с боку на бок в постели и не найдя покоя, я заставила себя подняться.
На кухне Тугина медленно и методично перемывала посуду в раковине. Судя по внушительной стопке тарелок, это надолго – заключила я про себя. Женщина повернулась и покосилась на меня, не поздоровалась. Мрачная, словно грозовая туча, за все время она не проронила ни слова. Я свою соседку не узнавала. Наверное, в ближайшем времени по нашей маленькой коммунальной квартирке еще пронесется страшный ураган. Смерч. Тайфун в лице Алевтины.
