Рана дона Рикардо была опасной. Я понял это сразу, остановил кровотечение и перевязал ее, насколько возможно. Он ослабел, но к полуночи мог говорить, сообщив, что у него внутреннее кровотечение и он не выживет. Дядя говорил со всей горячностью и попросил меня обещать, что я возьму под защиту донну Амелию, даже ценой собственной жизни. Она обезумела, и мне следовало вызвать женщин-фула, чтобы увести ее. Затем дядя передал мне ключи от своего сундука и сказал взять оттуда деньги и бумаги. Вскоре после этого он начал бредить. Я вызвал Пабло подменить меня и отправился к донне Амелии передать ей то, что сказал мне дядя. Она бросилась в мои объятия с поцелуями, ласками и клятвами, что никогда не бросит меня и что нам следует жить или умереть вместе. Она никогда не была столь прекрасной, как в эту ночь со своими растрепанными, но глянцевыми завитушками, струящимися по вздымающейся груди, и большими черными глазами со сверкающими слезинками. Но она оказалась более практичной, чем я, и вскоре повела разговор о необходимости бежать из долины пальм.
Мне не хотелось покидать дядю, но креолка убедила меня, что помочь ему невозможно и мы лишь рискуем зря, оставаясь здесь. С помощью Пабло я упаковал то немногое, что представляло ценность, включая бумаги моего дяди, и все наличные деньги, которыми располагал. Затем нагрузил пару наших негров племени крумен провизией и одеждой донны Амелии и отправился к прогулочной лодке, которая стояла в небольшой бухте в четверти мили от нашего убежища на защищенном против течения участке реки в двух милях от фактории. Здесь я оставил бразильца с четырьмя неграми и одной из девушек фула, в то время как сам вернулся за донной. Я не посмел войти в комнату, где дядя лежал в бреду под присмотром других женщин, но вынес на руках Амелию мимо пикетов позади. За мной следовали двое черных с другими вещами креолки. Затем мы добрались до баркаса, оборудованного для коротких прогулок по реке.
Лишь после полуночи мы отправились в путь с полудесятком гребцов кру (крумен) и двинулись вверх по реке при блеске звезд. Когда лодка пошла по реке, бразилец вспомнил, что мы оставили дона Рикардо. Я успокоил его, как мог, доказав необходимость ехать. На рассвете мы зашли в небольшой рукав реки и прятались в густых зарослях осоки до наступления ночи, когда направились дальше к маленькой негритянской деревушке, где Пабло рассчитывал встретить людей дружественного вождя Мусси. Мы обнаружили селение покинутым, остались только старики и дети. Воинов вызвали на большую охоту за рабами внутри страны. Здесь, в просторных бамбуковых хижинах, мы и устроились. Креолке пришлось довольствоваться апартаментами менее роскошными, чем те, которые ей обеспечил мой несчастный дядя.
Мы отправили в каноэ на разведку одного из надежных туземцев кру. На следующий день он вернулся и сообщил, что наши склады, загоны для рабов и строения обращены в пепел. Не пощадили и коттедж в долине пальм, а Нью-Тир снова стал диким местом. Однако британский военный шлюп ушел, и вскоре мы оставили это место на каботажной шхуне, принадлежащей нашему торговому дому и прибывшей как раз вовремя.
Покинув реку Гамбию, мы двигались вдоль побережья сотню миль, пока не встретили французский бриг, направлявшийся в Сенегал. К этому времени креолка взяла с меня обещание, что мы немедленно покинем Африку. Среди бумаг дяди я обнаружил наличность, банкноты Банка Англии на сумму восемь тысяч фунтов стерлингов и акцептированные векселя компании «Виллено и К°» в испанских и французских торговых домах на сумму около восьми тысяч фунтов стерлингов, которые в сочетании с моей наличностью в золоте составляли свыше восьмидесяти тысяч долларов. Я велел Пабло вести шхуну к фактории на реке Конго и ждать прибытия Диего Рамоса. Сам перешел на борт французского брига и вскоре добрался до Сенегала. Там нам удалось обнаружить бриг «Элиза», приписанный к Бордо. Он отправлялся к своим хозяевам с грузом африканских изделий. Я устроил каюту донне Амелии, которая сошла за мою жену под вымышленным именем Морильо. По прибытии в Бордо мы добыли паспорта испанских путешественников, а через десять дней оказались в Париже.
Во французской столице я первым делом занялся реализацией ценных бумаг дяди и через неделю перевел все в наличность, а на другой неделе начал ее тратить. Наши деньги были гораздо лучшей аттестацией, чем чины или титулы. Перед тем как мы прожили шесть недель роскошной жизни, у нас было много ссор. Креолка выработала столь сильный характер, какого я не ожидал. За семь месяцев мы потратили почти семь тысяч фунтов стерлингов, и большую их часть на экстравагантные фантазии донны Амелии. Промотали почти половину нашего состояния, однако, когда я напомнил об этом моей супруге, она рассмеялась. Тогда я стал настаивать на нашем отъезде из Парижа, и наконец она согласилась. Через шесть месяцев мы поселились на прекрасном ранчо поблизости от Матансаса на Кубе, которое я купил за двадцать тысяч испанских долларов.
Выращивание сахарного тростника было для меня незнакомым бизнесом, но у меня был опытный управляющий, и в течение нескольких месяцев дело наладилось так, как мне хотелось. Но неукротимый характер донны Амелии требовал перемен. Временами мы совершали поездки в Гавану, но она всегда возвращалась неудовлетворенной, пока, наконец, не открыла для себя новую забаву дома. Однажды, когда я вернулся из Матансаса, меня встретил мой кучер с испуганным лицом. На мое требование объясниться, он сказал, что моя жена избивает хлыстом его супругу, прелестную экономку, которая заведовала прачечной. Три дня назад женщина обидела донну Амелию и с тех пор подвергается порке каждый день в мое отсутствие. Сейчас женщина в тюрьме. Слово «тюрьма» заставило меня вздрогнуть, и я пошел к своей жене. Донна была в хорошем расположении духа и смеялась. Она сказала, что супруга кучера по беспечности порвала дорогой кружевной воротник и поэтому была наказана и заключена в чулане, но этим вечером будет отпущена и вернется к мужу. Я закурил сигару и забыл об этом происшествии, пока через три дня мой кучер не бросился передо мной на колени и сказал, что его супруга мертва или умирает. Я был поражен и спросил, где несчастная женщина. Он повел меня в дворовую постройку, где я открыл запертый замок и обнаружил негритянку, лежащую абсолютно голой. У нее была содрана кожа на спине, а рана покрыта мухами. Она была прикована железной цепью к столбу. Рядом висел хлыст для рабов с запекшейся кровью. Цепь впилась в плоть женщины, ее бедра и живот покрылись язвами. Ее невозможно было спасти, и она умерла тем же вечером.
Меня шокировало известие, что рабыня была избита рукой самой донны Амелии до состояния, в котором я обнаружил жертву насилия. Моя жена приобрела привычку запираться со своей жертвой и бить ее до бесчувствия. По крайней мере, следовало установить число порок. Я сразу упрекнул ее в мягкой форме, сообщив о смерти женщины. Амелия расплакалась, поклялась, что рабыня оскорбила и спровоцировала ее. Она уверяла, что не помышляла о наказании, пока черная не перешла все границы недостойного поведения. Ее слезы и искренняя печаль наконец разжалобили меня, и я решил больше ничего не говорить.
У нас было много гостей. Донна устраивала концерты, танцы, прогулки на лодках и пела серенады. Среди прочих забав не была забыта игра в карты. Гости вовлекли меня в ее секреты, поживившись на моих проигрышах. В их числе был молодой человек по имени Де Соуза, который отрекомендовался бразильским офицером императорской гвардии Педру I, но, мне кажется, он был мулатом. Де Соуза постоянно сопровождал донну Амелию и всячески стремился снискать мое расположение. Со временем я стал терпеть его возле себя до такой степени, что мы были партнерами в игровых поединках.
