Итак, система координат в каждом языке не может полностью определяться окружающей средой, и это значит, что разные культуры должны были произвести какой-то выбор. На самом деле, все свидетельства указывают на необходимость максимы «ограниченная свобода» как лучшего способа понять культурное влияние на выбор системы координат. Природа – в данном случае физическая среда обитания – несомненно, ставит ограничения на типы координатных систем, которые могут по здравом размышлении быть использованы в данном языке. Но внутри этих ограничений существует значительная свобода выбора из разных альтернатив.
В средовом детерминизме Пинкера есть другая принципиальная ошибка: он замалчивает тот факт, что среда не взаимодействует напрямую с младенцем или маленьким ребенком – она делает это лишь через посредство воспитания. Чтобы прояснить этот момент, нам нужно строго разделить две проблемы. Первая – это вопрос, что за исторические обстоятельства стали причиной того, что конкретное общество приняло конкретную систему координат. Вторая проблема, которая, собственно, для нас и важна, – это что происходит с Джоном Смитом, отдельным носителем языка, подобного кууку йимитирр, пока он растет, и в особенности – что отвечает за воспитание его абсолютного слуха на направления. Предположим, у нас есть доказательство, что искусство Джона развилось только лет в двадцать, после того как он побывал в бесчисленных охотничьих вылазках и провел тысячи часов в переходах по дикой местности. Точка зрения, что в формировании этого искусства большое участие принимает язык, выглядела бы довольно неубедительно, так как гораздо правдоподобнее, что оно развилось как прямая реакция на среду обитания, что его опыт на охоте и в переходах тренировал ощущение системы координат. Однако мы знаем, что такая координатная система усваивается в очень раннем возрасте. Исследование детей, говорящих на цельтале, показало, что они начинают использовать географический словарь в два года, что в четыре они правильно используют географические координаты при описании размещения объектов и что они полностью овладевают системой к семи годам. Увы, дети кууку йимитирр вообще больше не осваивают эту систему, потому что община теперь в основном говорит по-английски. Но опыты с балинезийскими детьми показывают результаты, близкие к цельталю: дети на Бали используют географические координаты в три с половиной года и осваивают систему к восьми годам.
[262]
В два-три года или даже в семь лет Джон Смит понятия не имеет, по каким причинам его общество (сотни или тысячи лет назад) выбрало ту или иную систему координат и был ли этот выбор подходящим для среды обитания или нет. Он просто должен усвоить эту систему своих предков как есть. И поскольку для правильного использования географической координатной системы требуется постоянная и неизменная осведомленность о направлениях, Джон Смит должен развить свой абсолютный слух на направления в очень раннем возрасте, задолго до того, как это умение станет прямым ответом на потребности выживания в физической среде обитания, требования охоты и так далее.
Все это должно показать, что система координат, в которой вы говорите и думаете, определяется для вас не напрямую средой обитания, но скорее тем, как вас воспитали, – другими словами, через посредство культуры. Конечно, можно возразить, что воспитание состоит много из чего, помимо лишь языка. Поэтому мы не можем просто принять на веру, что именно язык, а не что-либо другое в воспитании носителя цельталя или кууку йимитирр, был основной причиной, породившей географическое мышление. Я полагаю, что главная причина тут – просто постоянная необходимость вычислять направления, чтобы говорить самому и понимать окружающих. Но, по крайней мере теоретически, нельзя исключить того, что дети развивают свое географическое мышление по совершенно другим причинам, скажем, за счет интенсивного тщательного обучения ориентироваться с раннего возраста.
На самом деле, есть в нашей эгоцентрической системе координат один элемент, который учит нас осторожности: лево-правая асимметрия. Для большинства живущих на Западе взрослых «лево» и «право» становятся второй натурой, но дети с большим трудом овладевают этим различением, и обычно они его полностью осваивают сравнительно поздно. Большинство детей даже к школьному возрасту все еще не может усвоить эти понятия хотя бы пассивно, а в своей речи не использует «право» и «лево» лет до одиннадцати. Столь позднее овладение навыком и особенно тот факт, что многие дети осваивают эту разницу только под неумолимым давлением школы (где волей-неволей приходится учиться грамоте и, в частности, тому, в какую сторону пишутся буквы), заставляет сомневаться в том, что различение «левого» и «правого» диктуется просто требованиями повседневного общения.
Но если различение «левого – правого» в нашей эгоцентрической системе служит предупреждением против поспешных выводов о причинах выбора системы ориентирования, то упомянутая разница между поздним овладением «левым – правым» и ранним овладением географическими координатами подчеркивает именно те соображения, которые заставляют думать, что в последнем случае причина как раз в языке. Нет никаких свидетельств специального обучения географическим координатам в раннем возрасте (хотя есть сообщение с Бали о том, что направления важны в некоторых обычаях, таких как укладывание детей в кроватку головой в определенную сторону). Так что единственный представимый механизм, который может обеспечить такое интенсивное обучение ориентированию в очень юном возрасте, – это язык, на котором говорят вокруг: знать направления необходимо, чтобы ежедневно общаться по любому простейшему поводу.
Итак, вот случай, заставляющий признать, что связь между языком и пространственным мышлением – не только коррелятивная, но и причинно-следственная и что родной язык влияет на то, как носитель думает о пространстве. В частности, язык вроде кууку йимитирр, который заставляет своих носителей постоянно использовать географические координаты, может оказаться критическим фактором в формировании абсолютного слуха на направления и соответствующих моделей памяти, которые для нас так странны и недостижимы.
* * *
Через двести лет после того, как кууку йимитирр подарил миру «кенгуру», последние оставшиеся носители этого языка дали миру жесткий урок философии и психологии. На примере языка кууку йимитирр пришлось признать – скрипя зубами, – что язык может прекрасно обходиться без понятий, которые издавна считались универсальными строительными кубиками пространственного языка и мышления. Это открытие заставило по-новому взглянуть на понятия нашего языка, которые, как убеждает нас здравый смысл, должны быть предопределены природой. Но это только иллюзия, потому что так уж получилось, что наш здравый смысл формировался в культуре, которая употребляет эти понятия. Язык кууку йимитирр дает неоспоримый пример – даже более яркий, чем термины цвета, – культурной условности, которая замаскировалась под природу.
