Неравенство (**) показывает, что если At может не получить наказания от купцов из экономики t за то, что он обманул Ms, тогда оцениваемая вероятность того, что он будет нанят после мошенничества с Ms, выше, чем вероятность того, что агент из экономики s будет нанят. Попросту говоря, после мошенничества с Ms At имеет возможность найма, не доступную As, т. е. он имеет возможность быть нанятым купцами его собственной экономики.
Теорема IX.2 устанавливает, что функция w увеличивается вместе с hс и уменьшается с hh. Следовательно,
В силу симметрии тот же результат верен для s = J и t = K. Наилучший ответ купца из определенной экономики: никогда не нанимать агента из другой экономики, за исключением того случая, когда μ = 1 и η = 0. Если это условие не выполняется, совместная экономика оказывается сегрегированной, в которой купцы из одной экономики нанимают только агентов из своей собственной экономики и разыгрывают коллективистские стратегии по отношению к ним.
Предположим теперь, что взаимодействуют две индивидуалистские экономики. Следуя вышеизложенной аргументации и используя тот факт, что hhs,s = hc’s,s в индивидуалистских экономиках, легко доказать, что в каждой экономике купцу безразлично, какого именно агента нанять – из его собственной экономики или из другой, поскольку оптимальная оплата W * агента одна и та же. (Ясно, что тем самым предполагается достаточно большое число P и A в каждой экономике.) Если купцам безразлично (и, следовательно, они могут нанимать в обеих экономиках, выбирая претендентов случайно), совместная экономика оказывается интегрированной, в которой разыгрывается индивидуалистская стратегия. Что и требовалось доказать.
Доказательство теоремы IX.5
Предположим, что экономика s является коллективистской, а экономика t – индивидуалистской.
Часть четвертая
Эмпирический метод сравнительно-исторического институционального анализа
Внутренняя недетерминированность и контекстуальность институтов ставят под вопрос возможность их изучения при помощи традиционных эмпирических методов социальной науки. Эти методы основываются на допущении, что при заданном наборе экзогенных и наблюдаемых свойств ситуации дедуктивная теория может успешно ограничить множество исходов, делая позитивный анализ осмысленным. В случае эндогенных институтов у нас нет такой теории.
В частях первой, второй и третьей рассматриваются несколько причин, которые, скорее всего, делают невозможной выработку дедуктивной теории институтов. Институты недетерминированы и контекстуальны по своей природе. С центральной транзакцией может быть связано множество других транзакций, и потому множество равновесий (и соответственно институтов) могут существовать в повторяющихся ситуациях, составляющих предмет рассмотрения институционального анализа. Различные институты, воплощающие разные когнитивные модели и информацию, могут быть самоподдерживающимися. Институциональные изменения – это функция существующих институтов. На направление этих изменений влияют институциональные элементы, унаследованные из прошлого. Независимо от того, будет или нет разработана дедуктивная теория институтов, сегодня наши знания таковы, что мы не можем понять институты какого-либо конкретного периода времени, реализующиеся в каком-либо конкретном пространстве, полагаясь исключительно на дедуктивную теорию.
Индуктивный анализ в стиле Бэкона, который выделяет и классифицирует институты на основе одних лишь наблюдаемых свойств, также не в состоянии решить все проблемы, связанные с изучением институтов. Чистой индукции недостаточно, поскольку различные институциональные элементы, такие как убеждения и нормы, мотивирующие поведение, не поддаются непосредственному наблюдению.
Кроме того, одни и те же наблюдаемые элементы могут быть частью различных институтов; одни и те же правила и организации могут работать в институтах, которые различаются своими убеждениями и нормами, т. е. соответственно своими результатами. Наконец, со временем институциональные изменения могут привести к тому, что одни и те же правила или организации окажутся элементами различных институтов с разными экономическими результатами.
Например, Генуя и Пиза, видимо, имели одинаковую систему подестата, но в них были абсолютно разные институты. В Генуе подеста обеспечивал баланс сил, тогда как в Пизе он олицетворял господство одной группы над другой. Купеческая гильдия поначалу была институтом, способствовавшим росту благосостояния и защищающим права собственности. Но со временем такие гильдии, как Ганзейский союз, стали использовать свою власть для снижения благосостояния, препятствуя конкуренции
[300].
В данной ситуации может существовать множество институтов; у них есть ненаблюдаемые компоненты, одни и те же наблюдаемые элементы могут входить в разные институты. Кроме того, воздействие института зависит от конкретного состава этих компонентов и более широкого контекста. Поэтому эконометрический анализ институтов затруднен избыточным числом эндогенных и ненаблюдаемых переменных, каузальные связи которых недостаточно ясны, а следствия зависят от контекста.
В равной мере проблематичны и эмпирические исследования, отождествляющие институт с его последствиями на макроуровне, – например, с политическим насилием, миром или защитой прав собственности. Вне широкого контекста и без признания институциональных основ исходов попытки оценить воздействие этих исходов на благосостояние неизбежно будут обманчивыми. Как показывает пример Генуи, мир не обязательно приводит к экономическому росту, а политическое насилие может не сказываться на правах собственности. Подобным образом защита прав собственности может снижать уровень благосостояния и замедлять экономический рост. В Европе упадок рабства (фактический запрет прав собственности на людей) способствовал экономическому росту, стимулируя трудосберегающие технологические инновации.
