Удивившись неожиданному вопросу, мы переглянулись, но они продолжали настаивать на ответе. Мы сказали, что император велел нам говорить с самим Аттилой и ни с кем другим, но Скотта, рассердившись, заметил, что таков был приказ их повелителя, ибо по своей воле они не пришли бы из праздного любопытства.
Мы ответили, что нет такого закона касательно послов – вести переговоры о предмете своего посольства через других людей, не встретившись и не представившись тому, к кому они были отправлены. Мы отметили, что скифам к тому же это небезызвестно, так как они часто приезжают послами к императору; правильно было бы, если бы и к нам относились так же, а иначе мы не сообщим о цели нашего посольства.
Тогда они оборвали разговор, отправились к Аттиле и вернулись уже без Эдекона. Они сообщили нам все, для чего мы отправились послами, и приказали уехать как можно скорее, если нам больше нечего добавить. От таких слов мы пришли в еще большее недоумение, ибо трудно было понять, как стали известны тайные решения императора.
Мы подумали, что нашему посольству не будет пользы, пока мы не увидим самого Аттилу. Поэтому мы сказали: «Вопрос вашего повелителя в том, прибыли ли мы в качестве послов, чтобы решить дела, упомянутые скифами, или какие-то другие, но в любом случае мы не будем обсуждать их с другими людьми». Тогда они велели нам уехать.
Пока мы готовились к путешествию, Бигила стал бранить нас за ответ, говоря, что лучше быть пойманным на лжи, чем вернуться ни с чем. Он заметил: «Если бы я поговорил с Аттилой, то легко убедил бы его прекратить разногласия с римлянами, ибо я стал его другом во время посольства Анатолия » [60] . Он сказал это, а также отметил , что Эдекон весьма расположен к нему. С такой целью посольства и делами, которые в любом случае следовало обсудить, он старался, искренне или притворно, воспользоваться случаем и осуществить планы, задуманные против Аттилы, и принести золото, которое, как сказал Эдекон, было необходимо разделить между нужными людьми. Однако он не знал, что его предали, ибо Эдекон дал лживое обещание или же испугался, что Орест передаст Аттиле, что тот сказал нам после пира в Сардике. В таком случае он страшился, что его обвинят потому, что он разговаривал с императором и евнухом без Ореста и открыл Аттиле заговор против него, рассказав о количестве золота, которое должны прислать. Он также поведал о цели нашего посольства.
Наша поклажа уже была навьючена на животных, и мы, не имея выбора, готовились отправиться в путь ночью, когда пришли другие варвары и сказали, что Аттила ввиду позднего часа приказывает нам подождать. В то самое место, откуда мы пустились в путь, какие-то люди доставили нам от Аттилы быка и речную рыбу, так что мы поужинали и отправились спать.
Когда наступил день, мы подумали, что варвар мог отдать какие-то более мягкие указания, но он опять прислал тех же самых людей и приказал нам уехать, если нам нечего сказать, кроме того, что им и так известно. Мы не ответили и готовились к путешествию, хотя Бигила настойчиво убеждал, что мы должны сказать, будто у нас есть для них и другие сведения. Когда я увидел Максимина в большом унынии, то позвал Рустиция [61] , хорошо знавшего язык варваров и приехавшего с нами в Скифию не в составе посольства, а по делу к Констанцию [62] . Он был родом из Италии, и Аэций, полководец западных римлян, послал его к Аттиле в качестве секретаря. Я пришел с Рустицием к Скотте, ибо Онегесий в то время отсутствовал. Обратившись к нему через переводчика Рустиция, я сказал, что он получит от Максимина множество даров, если устроит ему встречу с Аттилой. Я утверждал, что посольство Максимина будет полезно не только римлянам и гуннам, но также и Онегесию, который, как желает того император, прибудет к нему для улаживания разногласий меж двух народов и получит богатые подарки. Поскольку Онегесий отсутствовал, я сказал, что Скотта должен помочь нам – а точнее, своему брату – в этом благородном деле. Я говорил, что знаю, как Аттила доверяет ему, но рассказы о нем не заслуживают доверия, пока на собственном опыте мы не убедимся в его влиянии. Он ответил, что мы не должны сомневаться, когда он у Аттилы, то говорит и поступает так же, как брат. Затем он сразу сел на коня и поскакал к шатру Аттилы.
Я вернулся к Максимину, который в сложившихся обстоятельствах вместе с Бигилой пребывал в унынии и растерянности. Я передал, что сказал Скотте и что услышал от него, и заявил, что нужно приготовить для варвара подарки и обсудить, что мы ему скажем. Оба они вскочили, так как лежали на траве, похвалили мой поступок и позвали обратно людей, уже выступивших с навьюченными животными. Затем они стали обсуждать, как будут обращаться к Аттиле, как передадут ему дары императора и те, что Максимин привез лично от себя.
Пока мы занимались этим, Аттила через Скотту позвал нас, и мы отправились в его шатер, который охраняла целая толпа варваров, стоящая вокруг. Войдя, мы увидели Аттилу сидящим на деревянном кресле. Когда мы остановились поодаль от трона, Максимин вышел вперед, приветствовал варвара и передал ему письмо императора, сказав, что император молится, чтобы он и его близкие были живы и здоровы.
Аттила ответил, что со своей стороны желает, чтобы у римлян было все, чего они желают. Он сразу же обратился к Бигиле, называя того бесстыдным зверем и спрашивая, зачем он хотел приехать к нему, если знал условия мира, заключенного между ним и Анатолием, к тому же сказано было, что к нему не должны являться послы, пока варварам не будут выданы все беглецы.
Бигила ответил, что у римлян нет ни одного беглеца из скифского народа, ибо всех их передали. Аттила разгневался еще больше и, осыпая его бранью, кричал, что посадил бы его на кол и отдал бы на съедение птицам, если бы не считал, что нарушит закон о посольстве, подвергнув его такому наказанию за бесстыдство и безрассудные речи. Он утверждал, что у римлян много беглецов из его народа, чьи записанные на листе бумаги имена он велел прочесть секретарям. Когда те упомянули обо всех, Аттила приказал Бигиле уехать без дальнейших промедлений. Он послал с ним Эслу, дабы передать римлянам, что те должны отправить с ним всех варваров, бежавших к ним со времен Карпилеона, который, будучи сыном полководца римлян Аэция, стал заложником при его дворе [63] . Он не позволит собственным слугам идти против него войной, даже если они и не смогут помочь тем, кто передал им защиту родной земли, ибо, говорил он, какой город или какую крепость из тех, что он собирался захватить, спасли бы эти беглецы? Когда Бигила и Эсла объявят его решения касательно беглецов, он приказал им вернуться и сообщить, намерены ли римляне выдать их или же собираются начать из-за них войну.
Он также велел Максимину остаться, чтобы он мог передать с ним ответ императору относительно написанного, и принял дары. Передав их и вернувшись в свой шатер, мы обсудили все сказанное с глазу на глаз. Бигила выразил удивление, что Аттила теперь грубо бранит его, хотя, когда он участвовал в прежнем посольстве, тот казался спокойным и добрым по отношению к нему. Я высказал опасение, что кто-то из варваров, пировавших с нами в Сардике, настроил Аттилу против него, сообщив, как он назвал императора римлян богом, а Аттилу человеком. Максимин посчитал это объяснение вероятным, поскольку на самом деле не являлся участником заговора, устроенного евнухом против варвара. Однако Бигила сомневался и, как мне показалось, недоумевал, почему Аттила набросился на него. Как он сказал нам позже, он не думал, что Аттиле сообщили о произошедшем в Сардике или о подробностях заговора, поскольку никто из толпы не осмеливался заговорить с ним из-за обуявшего всех страха, а Эдекон должен был сохранить мир из-за своих клятв и сомнительности дела, чтобы его как участника этих планов не посчитали сочувствующим им и не предали смертной казни.
